Дворец иллюзий

— Ты сказала: «Пусть победит справедливость». Я знаю, что для матери трудно произнести эти слова. Но ты сделала все правильно. Теперь, когда твои слова сбылись, как ты можешь ненавидеть тех, кто был просто орудием вселенского закона, исправляющего то, что нарушает всеобщее равновесие?

Она повернулась к нему и упала ему на грудь.

— Прости меня! Если бы я могла взять обратно это ужасное проклятие!

— Тут нечего прощать, — сказал Кришна, ведя ее к ее шатру. — Что бы ты ни сказала — это тоже было частью закона.

* * *

Но лучше всего я запомнила слова, которые сказал Кришна слепому царю, когда он настаивал на том, чтобы самому кремировать своих мертвых:

— Ты называешь их своими, а других — чужими. Позор! Из-за этого и случились все ваши беды с тех пор, как оставшиеся без отца сыновья Пандавов прибыли в Хастинапур. Если бы ты любил их всех, как своих, этой войны никогда бы не было.

Не из-за этого ли и все мои несчастья? И все несчастья в этом мире?

* * *

Мы думали, что в этот день уже больше ничего не случится, но под конец его нам пришлось узнать еще одну тайну. Когда Пандавы уже стояли с зажженными факелами, чтобы начать обряд кремации наших детей, к нам подошла Кунти. Ее глаза были потухшими, она говорила тихо и с какой-то страшной решимостью в голосе.

— Подождите, — сказала она. — Вы должны начать обряд, принеся дань уважения своему старшему брату.

И мы, изумленные и потрясенные, выслушали запоздалую правду о Карне.

39

Пепел

После боя убитых сжигают. А потом их прах предают Гангу. С того момента, как мы развеяли пепел по ветру вдоль реки, Юдхиштхира впал в глубокую депрессию. Тридцать лет своей жизни он двигался к цели, словно стрела, пущенная метким лучником. Но когда стрела достигает своей цели, что ей делать дальше?

Несмотря на наши мольбы, Юдхиштхира не хотел покидать берег реки и ехать в Хастинапур на свою коронацию. Недели напролет он сидел, глядя на опустошенную землю, на которой ничего не росло, думая о тех миллионах, чьими предсмертными муками был отравлен воздух. Но больше всего он думал о Карне, своем родном брате, которого он так долго ненавидел.

Я была с ним все эти недели, потому что боялась оставить его одного. Каждый день мы вновь и вновь говорили об одном и том же, но его разум застрял на одном месте и не мог сдвинуться с мертвой точки.

— Как я обрадовался, когда он упал! — говорил Юдхиштхира. — В своей самодовольной радости я забыл о том, что в этот день он спас мою жизнь — а до того жизни Бхимы, Накулы и Сахадевы. Почему я не догадался? Почему никто из нас не догадался? Мы бросились к его мертвому телу и, громко смеясь, поздравляли Арджуну, хотя знали, что он убил Карну нечестно. О, этот страшный грех братоубийства лежит на мне, а не на нем, потому что он просто сделал то, что я ему сказал!

Пока Юдхиштхира говорил, во мне тоже просыпались угрызения совести. Если бы только я сказала ему раньше, от какой боли я бы его избавила сейчас! Но я не могла позволить себе впадать в муки раскаяния. Мне надо было помочь Юдхиштхире. За все годы нашего брака я еще никогда не видела его таким удрученным — даже тогда, когда я оскорбила его при дворе Дурьодханы.

Я отогнала от себя это горькое воспоминание и сказала:

— Ты сделал это по неведению, а не от злобы.

Но он не хотел слушать. Схватив меня за плечи, он продолжал мучить себя:

— Как могла моя мать, столь мудрая во всем, не раскрыть нам такую важную тайну? Как я могу теперь доверять ей?

Раньше я почувствовала бы некоторое удовольствие оттого, что он так говорит о женщине, которая больше, чем кто бы то ни было, была моей соперницей. Но теперь мне даже противно было думать о таких мелочах. Узел ненависти развязался в моем сердце, когда я увидела Кунти на похоронах Карны. Она выглядела такой изможденной, пристыженной, выбитой из колеи. Кроме того, слова Юдхиштхиры наполнили меня чувством вины. Я ведь тоже знала об этой тайне. Как бы он себя повел, если бы это открылось ему?

Я сказала:

— Не тебе судить о поступках твоей матери. Кто из нас может знать, какой ужас она испытала, когда родился Карна?

Но Юдхиштхира опять погрузился в свою скорбь и не слышал меня.

Встревоженные его продолжительной апатией, я и мои остальные мужья повели его к Бхишме. Мы думали, что, возможно, философская беседа с дедом разгонит его тоску. Мы знали, как Юдхиштхира любит такие разговоры. Умирающий Бхишма, забыв о собственных страданиях, стал наставлять его в искусстве управления государством:

— Правитель должен уметь скрывать свои слабости. Он должен внимательно выбирать себе слуг. Он должен сеять раздоры среди знати враждебного царства. Он должен быть снисходительным, но не чрезмерно, чтобы злые люди не могли этим воспользоваться. Его сокровенные мысли должны быть скрыты даже от самых близких.

Юдхиштхира слушал его почтительно, но даже Бхишма не мог вывести его из его немого отчаяния.