Дворец иллюзий

— Мы умрем! — кричали самые воинственные из них. — Какой мужчина здесь посмеет прогневать богов, лишив верных жен их последнего права?

Они пробегали сквозь толпу и бросались в огонь. Кто-то бежал за ними, пытаясь их удержать. Опасаясь божественного гнева, солдаты не слишком упорно их останавливали; многие из них отошли в сторону, не желая вмешиваться. Если они не найдут какого-то подходящего средства, скоро начнется повальное бегство с последующим массовым суицидом.

Юдхиштхира в ужасе смотрел на происходящее. Если бы это было сражение, он бы знал, что нужно скомандовать своим людям. Но здесь он был в растерянности, парализован чувством вины и сострадания к этой жуткой древней традиции. Я видела, что ему не по себе от вида трагической смерти стольких женщин в самом начале его правления. Юдхиштхира понимал, это событие ляжет на него несмываемым пятном, разрушительной кармой, которую ему придется нести. Но ни он, ни другие мои мужья не знали, как это остановить.

Когда я поднялась на помост, желая просто поддержать Юдхиштхиру, который выглядел таким одиноким и растерянным. Но к моему удивлению, женщины прекратили сражаться с солдатами и повернулись ко мне. Они не ожидали увидеть здесь женщину? Или они знали мою историю — вплоть до той кровавой ночи, потому что истории разносятся быстро? Мне хотелось знать, считают ли они, что я всего этого заслуживаю. Я вспомнила, как еще до того, как началась война, одна женщина, увидев меня, совершила знамение, защищающее от дурного глаза. А у этих женщин теперь было гораздо больше причин меня ненавидеть. У меня вспотели ладони, когда я посмотрела в их тяжелые лица. В горле пересохло, словно его набили хлопком. Я понимала, что если простою здесь еще, то вообще не смогу говорить. И единственная возможность, единственный момент, когда я завладела их вниманием, будет потерян.

До этого я ни разу не обращалась к толпе, хотя я вспомнила учителя Дхри, который долго и подробно рассуждал о силе слов. Он говорил, что это самое тонкое и острое оружие. И для правителя очень важно уметь правильно им пользоваться, оказывать влияние на аудиторию, находя нужные интонации, играть на их душевных струнах, как искусный музыкант на лютне, гипнотизировать их так, чтобы они слепо повиновались.

Но даже если бы я умела так манипулировать толпой, мне бы не хотелось этого делать, потому что перед глазами у меня стояли образы моих любимых. Вместо этого я стала говорить очень быстро и громко, еще не зная, что я могу им сказать. Я помню, что сказала о тяжелой ноше, которую мы несем вместе, — потому что я тоже потеряла отца и братьев. Я признавала свою вину, ту роковую роль, что мне довелось сыграть в событиях, которые привели к этой войне, и просила у них прощения. Когда я стала говорить о детях, мой голос дрогнул, и мне пришлось прерваться. Я сказала, что в отличие от меня, потерявшей своих детей, они в ответе за сыновей и дочерей, оставшихся дома. Кто позаботится о них, если матери убьют себя? Не помню, что я еще сказала. Я говорила, что, несмотря на свое горе, мы должны жить во имя будущего. Во имя будущего я обещала им, что приму их детей (потому что своих у меня не осталось) как собственных и позабочусь о том, чтобы они ни в чем не нуждались.

Я обратилась к ним, как царица к своим подданным, но когда я нашла слова, я заговорила с ними, как мать с матерями, и мы рыдали вместе.

* * *

Мне выпала тяжелая миссия отвести моих мужей на поиски наших погибших детей. Никто, кроме меня, не знал того, что мне так хотелось забыть: где и как они упали, сраженные, и те жесты, что они делали, умирая. Я узнавала искалеченные тела: Гхатоткача, который в своих страшных предсмертных мучениях думал только о том, как помочь нам; Уттар и его отец Вират, которые дали нам приют, когда мы оказались в беде, не зная о цене этого гостеприимства; мой отец, с открытыми мертвыми глазами, и ртом, застывшим в гримасе разочарования, потому что он не дожил до того момента, когда смог увидеть месть, к которой готовился всю жизнь. Увидев изувеченное тело молодого Абхиманью, я рассказала мужьям, как храбро он сражался с целым отрядом опытных воинов, и увидела на их лицах гордость и скорбь.

Но чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. О ком из мертвых надо сказать, мимо кого пройти мимо? А Салья, дядя Пандавов, который помогал нам как мог, хотя ему пришлось сражаться на стороне Дурьодханы? А Дрона, обезглавленное тело которого лежало на его колеснице, водивший их за руку в детстве и учивший братьев, как правильно кланяться старшим? Я смотрела на окровавленное лицо Лакшман Кумара, сына Дурьодханы, с открытыми и удивленными глазами, словно он не ожидал, что проиграет в этом поединке со смертью. Он напомнил мне одного из моих сыновей.