Дворец райских наслаждений

Видишь ли, в чем дело, Элен не желает его видеть. Спокойствие с которым она восприняла известие о смерти Генри Меннерса, я бы назвал пугающим, даже неестественным. Мне показалось, что новость едва ли вызвала у девушки интерес. При этом, как только я завожу разговор о том, чтобы Том ее навестил, у Элен начинается истерика. Она мотает головой. Закрывает глаза и стискивает зубы. Опять же не могу сказать, что Том выказывает большое желание ее видеть. Он вежливо, но вместе с тем с некоторым равнодушием спрашивает о состоянии девушки и, на мой взгляд, испытывает облегчение, когда я перевожу разговор на другую тему или же ухожу, оставляя его в одиночестве начищать серебро. Бедняжки. Как жестоко обошлась с ними жизнь. Я достаточно долго проработал врачом, чтобы не раз лично убедиться в очевидном факте: полное излечение пациента возможно, только если к нему вернется душевное равновесие. А что я могу поделать, если Элен и Том не желают друг друга видеть?

Именно здесь и пролегает предел возможностей врача. Как же мне им помочь? Пока не знаю. Однако полагаю, мне надо что-то предпринять и, пусть даже наперекор их собственной воле, восстановить между ними мир и согласие. Элен не может оставаться в постели вечно, и рано или поздно ей придется занять место в доме, по крайней мере на время чрезвычайного положения. Страшно представить, как падут духом остальные, если вдобавок ко всему Элен и Том не станут друг с другом разговаривать.

Дорогой Джеймс, я надеялся, что письмо получится обнадеживающим, а вместо этого стал рассказывать о своих тревогах и сомнениях. Более того, я уверен, что они безосновательны, ведь самое страшное уже позади, и мандарин вот-вот вызволит нас. Разумеется, я был огорчен, когда узнал, что майор Линь, доставивший сегодня продукты, не привез от мандарина весточки. Ну да, майор Линь был, как обычно, холоден и крайне немногословен. Он передал нам припасы и тут же уехал. Но я не унываю. Отнюдь. Беды учат нас терпению.

* * *

О да, она пыталась. Какие только усилия она не прикладывала.

Она слабо помнила о том, что происходило за дни недели, месяцы, эпохи, в течение которых пребывала в заключении в маленькой комнатушке. Она напоминала себе дикого связанного зверя, мечущегося, рычащего, скалящегося, силящегося разорвать путы. Казалось, ее душа оставила тело, и теперь она наблюдала за ним откуда-то из-под потолка. Она видела, как сверкают ее собственные зубы, вращаются глаза, выгибается спина и со всей силы дергаются связанные веревками ноги. Она видела доктора в мешковатом черном сюртуке, который сидел возле кровати на стуле. На коленях у него лежала маленькая кожаная сумочка. Глаза доктора были закрыты, он руками затыкал уши, а по щекам катились слезы. Она видела, как ее собственный рот кривится, выплевывая страшные, гадкие слова, а глаза горят ненавистью. Вместе с этим в глубине души она ощутила неожиданный прилив сочувствия и благодарности несчастному, который желал ей помочь. И Элен решила, что тоже поможет доктору и вместе с ним поборет терзавший ее недуг.

Наконец наступил день, когда, проснувшись, она поняла, что снова стала сама собой. Когда пришел доктор, она вяло отмахнулась от подноса, уставленного бутылочками и шприцами, и тут же снова заснула. На этот раз без сновидений.

Неделя прошла чудесно. Снаружи комнатушки раздавался какой-то шум, слышались крики и барабанный бой, однако казалось, что эти звуки доносятся издалека и не имеют к ней никакого отношения. Она сконцентрировала все внимание на собственных ощущениях, прислушивалась к своему дыханию, чувствовала кровь, текущую в жилах, биение сердца, теплоту, разливавшуюся внизу живота, свидетельствовавшую о том, что внутри нее растет новая жизнь. Еда и сон, еда и сон, и чувство возвращавшейся к ней силы. Никаких мыслей, лишь вернувшееся ощущение собственного тела и знание о той, другой жизни внутри нее самой, которую она пока не могла почувствовать. И сон. Сон без сновидений.

Потом пришла Нелли и рассказала ей о гибели отца и Генри. Эти вести положили начало ее новой жизни. Сперва до нее не дошел весь смысл сказанного, но потом Нелли помогла ей добраться до окна, отворила ставни, и невдалеке от газона, в огороженном садике девушка увидела деревянный крест, воздвигнутый на могиле ее отца. Она тихо заплакала. Возможно, Нелли подумала, что видит слезы скорби об отце. На самом деле Элен плакала о себе. Больше она была не в состоянии прятаться от осознания всей тяжести содеянного и того, кем она стала; и не могла укрыться от ненависти к самой себе за ту боль, которую причинила близким. Отец и Генри погибли. Откуда-то из глубин естества, словно вода, с журчанием льющаяся из отравленного источника, пришло осознание чувства собственной вины. Весь груз ответственности лежал на ней.

После она лежала в постели, разглядывая трещины на потолке, напоминавшие ей о собственной поломанной жизни.