Дворянин без титула

— Можем и завтра к обеду поехать, — правильно понял он мою пантомиму.

— Вы сразу в Петровское или сначала в Санкт-Петербург заедете? — спросил я деда.

— Сначала в столицу,– ответил старик. — Нужно в Герольдмейстерскую контору зайти, чтобы титул чин чинарём оформить. Тебе, кстати тоже нужно, а потом и Лёву сводишь. Кстати, тебя ещё и Капитуле орденов ждут. Золотая медаль «За храбрость» тебя там ожидает за разгром разбойников.

— А как же Исааковичи?

— Им в Пскове дадут по серебряной медали вместе со всеми остальными, кто отличился,– объяснил Пётр Абрамович, — Ну а то, что тебе золото, а им серебро — так ты ведь дважды в бой вступал, а они только один раз. В общем, поздравляю с будущим награждением. С тебя стол. Чуть не забыл. Кальвадос, что остался, я весь отдал во дворец. Его Величество пригубило, и вроде ему по вкусу пришлось. Сказал, что если мы готовы поставлять ко двору сей напиток, то он готов сделать нас поставщиками двора Его Императорского Величества.

Ну, ни фига себе. Это нам за кальвадос нечто вроде Знака качества выдали?

Не скажу, чтобы мелочь, но чертовски приятно.

Эпилог

Отметить свой новый титул и медаль я решил со своими одноклассниками.

Пусть я лично с ними знаком в большей степени по воспоминаниям самого Александра, но почему бы не разделить с бывшими лицеистами свои скромные радости. А так как квартира Пушкиных на Фонтанке мало располагала к приёму шумной компании, то я решил сводить однокашников в ресторан.

Вот же я наивный — ресторанов-то в городе раз-два и обчёлся. Не раскусили ещё будущие рестораторы, сколько денег можно поиметь с «золотой» молодёжи и знати, не желавшей обедать и устраивать приёмы в стенах своего дома или снимаемой квартиры. В общем, выбор был небогат, и я остановился на ресторации Пьера Талона, что расположилась в доме Чичерина на углу Мойки и Невского проспекта.

Стоит отметить, что ресторация меня нисколько не разочаровала. Просторный зал с видом на улицу. Посетителей немного. Белые чистые скатерти на столах. Аккуратные «люди» в ливреях, а не чумазые «половые» в обносках. Да и предлагаемые блюда интересные. Можно сказать –интернациональные. Такое только француз, долго проживший в Российской империи, мог придумать. По крайней мере, про стерлядь в шампанском я никогда не слышал. А уж черепаший суп и омары, на мой взгляд, так и вовсе опережают время. Ну и выбор напитков богатый: от водки, вина и любого шампанского до ликёров, которые начинают набирать популярность.

К счастью, все одноклассники, которых я хотел увидеть, оказались в городе, и мне не составило труда их найти. Пущин, Кюхельбекер, Малиновский, Корсаков, Корнилов, ну и Бакунин, в чью сестру тайно были влюблены все лицеисты. Даже Дельвиг, забросив все дела, успел примчаться в ресторацию. Тоже мне, деловая колбаса.

Одним словом, все свои. Сидим, выпиваем, кушаем, болтаем. Каждому есть что рассказать и также остальным интересно узнать, что нового произошло в жизни одноклассников.

— Друзья! — встал из-за стола Кюхля и подхватил бокал вина, — Оцените, какие у меня стихи родились в честь нашего князя Ганнибала-Пушкина. После чего одноклассник по памяти зачитал небольшое нейтральное по содержанию четверостишие и выпил свой бокал до дна.

— В таком случае послушай и мой ответ, любезный Вильгельм, — с этими словами я, так же как и однокашник поднялся, смочил горло водой, достал из кармана сложенный лист бумаги и нарочито медленно его развернул.

Конечно, можно было стихи Лёвы декламировать по памяти, но я счёл, что чтение с листа будет выглядеть более эффектно и театральнее. К тому же брат старался, и меня замучил расспросами о нашей экспедиции к берегам Финского княжества. Чуть ли не поминутную хронологию событий для себя составил. Как же я могу внезапной запинкой обесценить труд братишки? Вот я и постарался продекламировать так, что ресторан затих и все немногочисленные посетители повернулись в мою сторону.

Исторiи почти что дрѣвнѣй

Были даръ обрѣтѣны

Но выбралъ флѣйтъ тотъ курсъ нѣвѣрный

И вотъ онi погрѣбѣны

На днѣ холоднаго залива

Лѣжатъ и часъ прiзнанья ждут

Но кончилось для нiхъ счастливо

Всѣ Ганнiбалъ тутъ какъ тут.

И зная — это для Отчизны,

И для народа, для страны,

Ныряютъ въ жуткiе глубины

Россiи вѣрные сыны.

В тотъ дѣнь осѣнняя пагода

Нѣ трогала морскую гладь,

А подъ водой молчитъ прiрода

И дна какъ будто не видать.

О, сколько намъ открытiй дивных

Нѣсётъ морская глубина.

Туда, гдѣ тайны въ бѣзднѣ спят,

Гдѣ свѣтъ мѣчтами озаряетъ.

Проходъ въ миры из новыхъ снов,

И мифъ прѣдъ нами вознiкает,

И описать не хватитъ слов.

Прочитав оду брата, я подал лист с текстом сидевшему рядом Дельвигу. Тот пробежался взглядом по бумаге и уставился на меня взглядом, в котором читалось полное непонимание происходящего: — Как же так, Александр Сергеевич? Ты никогда длиннее эпиграммы ничего не писал, а тут целая ода.

— А кто сказал, что эти строки мной написаны? — уселся я обратно за стол и налил себе простой воды.

Вот уж не знал, что декламация так горло сушит. Но что только не сделаешь для родного брата.