Дворянские гнезда

Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей (если простят мне сравнение) на хрустальную граненую пробку старинного графина… рядом с этим великолепным угрюмым зданием, прямо против его дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики, суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину; гремят модные кареты, лепечут модные барыни… все так шумно, живо, непокойно!..»

Середниково. Фото Н. Бондаревой

Впечатления от Москвы мешались с впечатлениями от Подмосковья. Три лета подряд связаны с Середниковом, богатейшим поместьем вблизи нынешней станции Фирсановка Октябрьской железной дороги. Когда-то построенный известными богачами Всеволожскими почти дворцовый в своем размахе и пышности ансамбль принадлежал вдове брата Елизаветы Алексеевны, Е. А. Столыпиной. Отношения поддерживались самые тесные. Даже в городе выбор квартиры Елизаветой Алексеевной во многом определялся соседством с невесткой – она жила через улицу на той же Поварской.

Все было здесь полно так задевавших душу молодого Лермонтова противоречий. Крутой нрав тетки, на редкость жестокой в обращении с крестьянами, и великолепие огромного, погруженного в тишину парка с его каскадом прудов, тенистыми аллеями, спуском с холма, где лестницы чередовались с пандусами. Большой дом сквозными галереями-переходами соединялся с четырьмя увенчанными бельведерами флигелями. Его главный зал необычной овальной формы был одет в искусственный мрамор. Лермонтов напишет здесь «Последнего сына вольности», а середниковские впечатления вызовут к жизни драмы «Люди и страсти» и «Странный человек». Но Середниково это еще дружба с Александрой Верещагиной и Екатериной Сушковой, подругами, жившими в соседних имениях. В усадьбе Сушковых у деревни Большаково Лермонтов бывал в 1830 и 1831 годах.

«Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму, – напишет Е. А. Сушкова в своих воспоминаниях. – Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по тенистым аллеям и притворяется углубленным в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его зоркого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сентиментальные суждения, а мы, чтоб подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоцененным снимком с первейших поэтов».

Между тем студенческая жизнь Лермонтова складывалась не слишком удачно. После первых дней занятий лекции осенью 1830 года были прерваны из-за начавшейся эпидемии холеры. «Зараза, – вспоминал один из современников, – приняла чудовищные размеры. – Университет, все учебные заведения, присутственные места были закрыты, публичные увеселения запрещены, торговля остановилась. Москва была оцеплена строгим военным кордоном и учрежден карантин. Кто мог и успел, бежал из города». Елизавета Алексеевна с внуком осталась в Москве, и большую часть времени Лермонтов проводил в своей комнате в мезонине дома на Малой Молчановке.

Его светелка была обычной комнатой молодого учащегося человека и мало чем отличалась от светелки А. И. Герцена в тех же арбатских переулках, в таком же доме с мезонином. У Герцена – диван, на котором он спал, а днем занимался, придвигая небольшой ломберный стол, стулья, книжный шкаф и в соседней крохотной комнатенке глобус, электрическая и пневматическая машины, на стенах ландкарты. У Лермонтова – диван, деревянная кровать, книжный шкаф с литературными новинками и письменный стол под окном с неизменным глобусом. Никаких предметов роскоши, если не считать развешанные по стенам гравюры. Здесь Лермонтов будет работать над своими юношескими драмами, одним из вариантов «Демона», напишет больше ста стихотворений, переживет новое и мучительное увлечение «Н.Ф.И.» – инициалы, приписываемые И. Л. Андронниковым дочери драматурга Федора Иванова. Наталья Федоровна осталась равнодушной к чувству поэта.

Занятия в университете возобновились только в январе

1831 года. «Когда я уже был на третьем курсе, – вспоминал один из питомцев университета, – в 1831 году поступил в университет по политическому же факультету Лермонтов, неуклюжий, сутуловатый, маленький, лет шестнадцати юноша, брюнет, с лицом оливкового цвета и большими черными глазами, как исподлобья смотревшими…» Сам поэт писал о своих впечатлениях: