Дворянские гнезда

И разве не самим совершенством возникала «божественная Юлия» в садах и залах величественных миланских дворцов Литты и Висконти, предоставленных ей графом Литта. Стоит вспомнить, что когда-то на службе у Висконти (от которых вели свой род Литта) состоял Леонардо да Винчи. Властителем Милана в то время был Лодовико Моро, сын Марии Висконти. Отсюда появляется знаменитая леонардовская «Мадонна Литта», хранящаяся в нашем Эрмитаже. А после смерти графа в 1839 году все его несметное состояние, как и интереснейший архив, перешло к Юлии Павловне.

Фото репродукции картины К. Брюллова «Последний день Помпеи». 1830–1833 гг.

Рассказывая о семейных богатствах, Ю. П. Литта писал когда-то брату: «У моей жены много владений в России, в Малороссии, в разных польских губерниях. Границы только одного имения – того, в котором мы сейчас находимся, – протянулись на триста шестьдесят тысяч верст. Они заняты бескрайними рощами строевого леса и плодородными пашнями… На каждый ар пашни приходится от шести до восьми голов крупного рогатого скота. Это вам даст представление о размерах наших владений. Урожай в хорошие годы – сам двенадцатый или четырнадцатый».

Жене на 25-летие их свадьбы Литта подарил жемчужную диадему стоимостью в 250 тысяч, а в виде «новогоднего сюрприза» – драгоценности, принадлежавшие ранее казненной французской королеве Марии Антуанетте. «Только я, – заявлял он, – во всей империи могу производить подобные расходы, платить наличными, и только я во всей империи могу похвастаться тем, что никому не должен ни одного гроша».

Современники нет-нет да вспоминали о внешнем сходстве Юлии Павловны с Юлием Помпеевичем, как называли в России Литта. Графиня выглядела настоящей итальянкой. Говорили и о сходстве характеров: графиня отличалась той же открытостью, душевной щедростью и преданностью.

«Мой дружка Бришка… Люблю тебя более, чем изъяснить умею, обнимаю тебя и до гроба буду тебе душевно привержена», – из письма «божественной Юлии» Карлу Брюллову, ее «Бришке».

Графиня Самойлова не оставляет Брюллова во время его работы над «Последним днем Помпеи». В благодарность за творческое озарение любимого графиня берет на себя заботу о дочери композитора Паччини – крошечной Амацилии и его племяннице Джо-ванне Паччини, которая была старше двоюродной сестры на восемь лет. Обе они были удочерены Юлией Павловной и по сей день продолжают «жить» в Москве, в Государственной Третьяковской галерее, на великолепном холсте Брюллова «Всадница»: Джованна в виде амазонки и Амацилия – маленькая сияющая девочка, выбежавшая ей навстречу из дворца-виллы Литта.

В доме «божественной Юлии» Брюллов попадает в общество самых знаменитых современных поэтов, художников, музыкантов. Постоянными гостями графини были Россини, Беллини, Доницетти, артисты оперного театра «Ла Скала», наши поэты и писатели В. А. Жуковский, И. С. Тургенев, Ф. И. Тютчев, С. Ф. Щедрин.

И, окруженная таким блестящим созвездием, она продолжает из года в год писать своему «Бришке»: «Я поручаю себя твоей дружбе, которая для меня более чем драгоценна, и повторяю тебе, что никто в мире не восхищается тобою и не любит тебя так, как твоя верная подруга Юлия Самойлова».

Оба молодые, свободные, не связанные семейными обязательствами – и одинокие. Вопрос брака не возникал. Никогда. Трудно гадать о причинах. Верно только то, что Брюллов неоднократно повторял ближайшим приятелям, что никогда и ни на каких условиях не согласится пользоваться деньгами женщины. Тем более бесконечно любимой. Тем более бесконечно богатой. Именно богатство проложило между ними роковую черту, и Юлия Павловна с полным уважением относилась к чувству собственного достоинства любимого.

Наконец «Последний день Помпеи» закончен, и картина начинает свое триумфальное шествие сначала по городам Италии, начиная с Милана. Потом во Франции, вплоть до залов Лувра. Заказавший картину А. Н. Демидов преподносит ее Николаю I. Как собственность императора, она должна занять место в Эрмитаже, но переносится в залы Академии художеств, чтобы с ней могли познакомиться толпы восторженных зрителей. Николай I, как собственностью, распоряжается и судьбой художника. Совершавшему поездку по Греции и Малой Азии Брюллову предлагается, не заезжая в Италию, вернуться в Петербург, чтобы приступить к преподаванию в Академии художеств.

Вскоре Брюллову приходится пережить еще одно унижение. Академия художеств присваивает ему за картину звание профессора, а император отменяет решение академического Совета и делает его всего лишь почетным вольным общником. Звание, дававшееся для проформы, и то, как правило, меценатам. Позже Брюллов станет профессором, но по решению Николая I – способ лишний раз подчеркнуть беспомощность и бесправие Академии художеств.