Дворик с белым олеандром

Глава 1

О, Толедо! За века обласканный Кастильской короной и познавший горечь упадка, убаюканный шелестящими водами Тахо, а ныне застывший в грезах средневековья старый Толедо… После раскаленного дня, когда плавилось само небо, и, казалось, свечи кипарисов слезоточат изумрудным воском, какое удовольствие было бродить по твоим извилисто-тонким, точно арабская вязь, улочкам и вдыхать аромат наливающихся плодов апельсина и граната. Навеки останется для меня честью твое позволение наяву увидеть то, что помнят лишь старики, полуистлевшие страницы да странствующий ветер.

Вопреки обыкновению, в тот вечер я покинул гостиничную комнату почти за полночь. Мощеную галькой дорогу освещали подвешенные вдоль каменных стен фонари, и сон спящего города не тревожили ни притаившиеся в пыльных зарослях тимьяна цикады, ни далекий собачий лай, ни уж тем более звук моих собственных шагов. Разновременные таблички, надписи, барельефы и рисунки на фасадах домов бросали меня то к кострам воинствующих вестготов, то во времена мавританского владычества, а случалось, что слышал я молитвенные распевы, звон скрещенных шпаг или стук копыт — и благородный рыцарь со щитом и под стягом прошествовал мимо, к мосту Алькантара, чтобы на рассвете вместе с Королем Кастилии выступить в поход против неверных.

Я остановился. Нежнейшие переборы струн витали в воздухе и, готов поклясться, были столь же реальны, как биение моего сердца. Ведомый ими, я долго петлял по темным закоулкам, пока не обнаружил увитую плющом дверь с поржавевшими украшениями и зажатым в зубах льва медным кольцом. В неровном свете луны мне открылся внутренний дворик, больше в мавританском духе — с узорчатым полом, множеством ваз, резными скамьями и высоким кустом душистого олеандра, что рос по центру и ронял в чашу с тихо журчащей водой белоснежные цветы.

На бортике фонтана спиной ко мне сидела девушка — тонкое запястье было скованно золотом браслетов, хрупкие пальцы зажимали струны старинной виуэлы, а волосы завораживали черным блеском, словно сама андалусская ночь разлилась по алебастровым плечам таинственной красавицы.

Слушать дивную игру, таясь в тени, было недостаточно — я хотел видеть лицо девушки. Приблизившись, заметил я также, что на ее затылке узлом завязаны края ткани. Терзаемый любопытством, я сделал очередной шаг, но под ногой предательски хрустнула пластинка мозаики, и мелодия оборвалась.

— Прошу простить,- дрожал мой голос, — что в столь поздний час я переступил порог вашего дома и осмелился нарушить покой. Я следовал за вашей мелодией, и готов поклясться, никогда не представлял, что одним лишь касанием струн можно вновь дать человеку почувствовать счастье потерянных небес! Кто вы? Как ваше имя?

Девушка обернулась. Белая повязка, закрывавшая глаза, была пропитана кровью и темные полосы засохли на впалых щеках и снежной груди. Пораженный, кто посмел так обойтись с ангельским созданием, я не мог пошевелиться, а девушка оставила виуэлу и приблизилась. Если бы вскрыли мне грудь и вместо сердца вложили лед с самых вершин Пиренеев, то и тогда не содрогнулся бы я от холода так, как, почувствовав прикосновение ее пальцев. И вдруг ткань на глазах девушки увлажнилась, кровавые слезы побежали по щекам — донесся отчаянный вздох и далекий, раскатистый смех… Все задрожало вокруг, закружилось, и сознание оставило меня.

Очнулся я посреди запущенного сада. Первые лучи солнца играли на выцветшем полу, а меж пестрых осколков плитки ловко скользила зеленая ящерка, и скоро укрылась под опрокинутой чашей засохшего и поросшего травой фонтана. Только белый олеандр как и прежде о чем-то шептался с утренним ветром.

Вернувшись, я забылся крепким сном и проснулся ближе к вечеру настолько обессиленным, что ужин распорядился принести в комнату — тушеная куропатка и бутылка местного вина обязаны были вернуть к жизни.

Алкогольный туман настойчиво склонял к мысли, что произошедшее было лишь сном, но когда старик, что пришел забрать посуду, попутно заметил, как устало я выгляжу, я не удержался и наскоро рассказал об увиденном.

Старик перекрестился, упомянув святого Варфоломея, и в ответ поведал следующее.

— Прадед рассказывал, когда сам он был еще мальчишкой, жил в Толедо весьма богатый сеньор. Дочь его, Каталина, славилась красотой на всю Испанию, но на предложения руки и сердца, признания и заверения в любви отвечала отказом и снисходительной улыбкой. «Я не вижу любовь глазами, — говорила она. — Зато вижу красоту, которая либо достойна меня, либо же нет».