Двуликий ангелочек

– Больше я ничего не помню, – сказал он. – Что это было, Оля?

Я молчала. Чем больше я думала о том, что рассказал Ромка, тем меньше сомнений у меня оставалось по поводу того, что это было.

Это был выстрел.

– Его контузило выстрелом, – зашептал мне на ухо Сергей Иванович. – Я точно знаю. Я видал такое в госпитале. Пуля чиркнула ему по затылку, и он потерял сознание… Полсантиметра ниже – и его голова разлетелась бы вдребезги. Как стеклянный шар!

– Прекратите шептать, Сергей Иванович, – сказала я громко. – У нас нет необходимости что-либо скрывать друг от друга. Ни радость, ни опасность. Мы должны объяснить Ромке, что с ним произошло.

– Но он же ничего не слышит, – возразил Кряжимский. – И это может продлиться несколько суток. Я же говорю, я такое видел…

– Все равно, я должна ему сказать, что в него стреляли, – упрямо заявила я. – Хотя бы для того, чтобы он был осторожнее. Теперь я уверена, что мы в пещере не одни.

Я повернулась к Ромке и, показав вновь на свои губы, произнесла четко:

– В тебя стреляли. Это – контузия. Слух восстановится через пару дней.

И, повернувшись к Кряжимскому, добавила вполголоса:

– Доставайте наш арсенал, Сергей Иванович. Ходить безоружными здесь стало опасно.

У меня теперь и в мыслях не было сравнивать наше путешествие с приятным отдыхом. За нами кто-то всерьез охотился, и я вспомнила все странные факты, которые прежде пыталась объяснить какими-то безобидными причинами. И то, что Кряжимского пытались запереть в его квартире. И разгром в нашем номере в дольской гостинице. И свое ощущение, что за нами наблюдают, когда мы с Кряжимским ждали Ромку у музея.

Они выстраивались в очень неприятную для нас цепочку. Я не люблю чувствовать себя дичью, а сейчас именно такое чувство у меня появилось.

Черные дыры ходов пещеры зияли теперь для меня, как вражеские амбразуры. Сидя на берегу озера с фонарями в руках, мы представляли собой идеальные мишени для того, кто спрятался в любом из коридоров. Словно жестяные зайцы в тире.

– Быстро встали – и к той стене, куда указывал найденный Ромкой скелет, – скомандовала я, потом, вспомнив, что Ромка не может меня услышать, взяла его за руку и жестом показала – поднимайся, мол, пошли.

Мы перебрались от озера к стене и, сложив к ней сумки, уселись, прислонившись к ней спинами. Я приказала потушить фонари и сидеть тихо.

Минут пять мы сидели не шелохнувшись. Ни единого звука не достигло наших ушей. Если кто-то стрелял несколько часов назад в Ромку, то сейчас его рядом с нами не было. Или он затаился поблизости так, что ничем не выдавал своего присутствия.

– Оля, – зашептал Сергей Иванович, – я вот что подумал… Ведь Роман сказал, что он рассматривал план на картине, когда в него выстрелили… Но где же, в таком случае, картина?

– Там и осталась, наверное, – сказала я, пожав плечами. – У озера.

– Я схожу посмотрю, – заявил Кряжимский, и я не стала его отговаривать.

Он включил фонарь, подошел к озеру и долго всматривался в камни под ногами. Затем, обойдя озеро кругом, вернулся к нам.

– Картины там нет, – сообщил он. – Ее забрал тот, кто стрелял в Ромку. Теперь у него есть план пещеры, а у нас нет.

– Он нам больше и не нужен, – сказала я. – Обратную дорогу мы найдем по своим отметинам. Об этом можно не беспокоиться. А клад должен быть где-то рядом. Не зря тут был еще один указатель в виде этого безголового скелета. Кстати, почему он лежал без черепа?

– Кто ж его знает? – сказал Кряжимский. – Может быть, ему отсекли голову, когда убивали? Обычное дело в те времена. А потом она скатилась в озеро…

– У нас есть еще и текст, который был написан на картине, – добавила я.

– У того, кто за нами следит, он тоже есть, – возразил Кряжимский.

– Но он об этом пока не знает, – сказала я. – А мы уже знаем, что этот текст имеет отношение к кладу. Нужно только его расшифровать. У вас нет никаких идей, как это сделать?

– Кое-какие соображения у меня появились, – сказал Кряжимский. – Я же всю дорогу только об этом и думал, пока мы искали Романа. Но нужно подумать еще. Разгадка где-то рядом, но ухватить ее я пока не могу. Я же люблю, надо тебе признаться, всякие головоломки. Это часто помогает скрасить холостяцкое одиночество. Разгадаешь какую-нибудь особо заумную штучку, и становится теплее на душе, гордишься собой и забываешь, что ты один… Да-а-а… Скажу я тебе, Оля, одну вещь, которую понял, но поздно. Люди должны жить вместе. Хотя иной раз кажется, что одному спокойнее и надежнее – никто не предаст, не обидит… А только сам себя предаешь часто, сам себя обижаешь. В одиночестве нет спокойствия, к которому я всю жизнь стремился. Спрятаться хотел в своем одиночестве, от самого себя спрятаться. Не удалось…

– Ладно вам, Сергей Иванович, – сказала я, искренне жалея старика. – У вас же друзья есть. Когда совсем уж плохо – приходите к нам – даже среди ночи, мы вам живо настроение поднимем.

Но я чувствовала, что говорю не то. А что я еще могла сказать в такой ситуации?