Дыбенко

Владимир Ильич Ленин считал требование «свободы любви» не пролетарским, а буржуазным. Об этом он еще в 1915 году писал Инессе Арманд в связи с ее намерением подготовить брошюру о семье. Владимир Ильич подчеркивал, что «помимо воли автора» требование «свободной любви» могло быть истолковано как требование свободы от серьезного в любви, от деторождения, как свободы адюльтера и т. п., то есть как понимают «свободу любви» представительницы буржуазии[41].

Павел Ефимович все чаще задумывался о семье, которая так и не сложилась. Чувствовала это и Коллонтай.

…В солнечный день конца «бабьего лета» Дыбенко не спеша шел в «Националь», чтобы сообщить Коллонтай, что он дал согласие М. Н. Тухачевскому командовать 5-м стрелковым корпусом, расквартированным в Бобруйске, питал слабую надежду уговорить Шуру ехать с ним.

Александра Михайловна, казалось, ждала мужа, встретила приветливо и как-то сразу, без предисловий объявила, что она уезжает в Христианию[42] на дипломатическую работу. На недоуменный вопрос Дыбенко, надолго ли, ответила — навсегда. Передала письмо, просила, чтобы прочитал дома.

— А сейчас попрощаемся.

Дыбенко ушел. Всю дорогу тревожила мысль — что произошло? Заперся в своей комнате, углубился в письмо; прочитал раз, другой. Коллонтай писала: «…Ведь я же вижу, знаю, что не умею, не могу дать тебе полного счастья… Я не та жена, какая тебе нужна…» Прервал чтение, почувствовал, что руки задрожали. «…Я все-таки больше человек, чем женщина. Этим все сказано…» Какая-то нелепость, бред. «Ты заброшен, у тебя нет «дома», пет «хозяйки», нет и просто близкого человека, который всегда был бы при тебе. Я на это не гожусь, как сам понимаешь. Но зачем же обрекать себя на такую трудную жизнь?»

— Чертовщина! — воскликнул он.

Сунув письмо в карман, поспешил в «Националь», чтобы объясниться. Коллонтай в номере не оказалось. Ходил еще и еще. Бесполезно. Она уехала.

Некоторое время Дыбенко замещал заболевшего командира 6-го корпуса. Но его ждала постоянная должность. Еще когда сдавал экзамены, начальника Академии РКК М. Н. Тухачевского направили на Западный фронт, и он тогда пригласил Дыбенко к себе командовать 5-м стрелковым корпусом. 30 октября Дыбенко прибыл к месту службы в Бобруйск.

Однажды в кабинете Тухачевского произошла приятная встреча. Адъютант доложил: явился Шадуро. «Неужели тот петроградец?» Они не встречались с октябрьских дней. Конечно, он.

Комиссар авиабригады, член партийной комиссии Давид Антонович Шадуро и Дыбенко от Тухачевского вышли вместе. Бродили по узким пустынным улицам города с одноэтажными домиками, окнами, запирающимися на ночь ставнями. Вспоминали.

Впервые они встретились в Гельсингфорсе весной семнадцатого года на дредноуте «Андрей Первозванный».

— Здорово вы тогда крыли оборонцев, Павел Ефимович. Очень мне понравилась ваша речь. Все потом пересказал солдатам у себя в мотополку в Петрограде. Они меня и послали в Гельсингфорс. На «Первозванном» у меня земляк служил комендором…

— Да-а, бурлила тогда Балтика, — отметил Дыбенко. — Приходилось сдерживать матросов от преждевременных неорганизованных выступлений против Временного правительства. Я к Владимиру Ильичу в Питер за советом ездил… А на «Андрее Первозванном» большевики верховодили!

Разговорился Шадуро, и ему было что вспомнить. До Октябрьской революции в большевистскую партию вступил. Был инструктором, обучал красногвардейцев, по заданию ЦК партии готовил бойцов для свержения Временного правительства. На митинги любил ходить. Разных ораторов слушал. Бывал и на выступлениях Коллонтай. «Темпераментно говорила, каждое слово до сердца доходило».

«Наверняка не знает, что мы расстались», — подумал Дыбенко. Сказал, что Александра Михайловна теперь на дипломатической работе.

Оказывается, Шадуро об этом знает: Тухачевский на собрании жен комсостава выступал, хвалил женщин — солдат революции; многих называл, в том числе и Александру Михайловну.

Слова Шадуро разбередили душу. «Как-то нескладно у нас получилось. Я должен Шуру повидать».

Переключились на служебные дела. Говорил об учебе красноармейцев. После окончания гражданской войны обучение шло по-старому. Основное внимание уделяли строевым занятиям. «Боец обязан в совершенстве владеть винтовкой, хорошо ходить, быть выносливым». Старые кадровые офицеры, перешедшие на сторону Советской власти, говорили: «Мы обязаны научить красноармейца действовать автоматически и добиваться этого любыми средствами». Молодые командиры и политработники, выходцы из рабочих и крестьян, возражали: «Мы против голой муштры. Необходимо научить красноармейца сознательно и как можно лучше выполнять свой долг».

Дыбенко придерживался «золотой середины». Раз у нас боец сознательный, значит, он должен свои военные знания доводить до совершенства, до автоматизма; уметь, к примеру, с завязанными глазами разобрать и собрать винтовку, пулемет в наикратчайшее время, быть физически выносливым…

— Согласны со мной? — спросил он Шадуро.

— Безусловно.