Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

Он провел рукой по косе, стер прилипшие мокрые травинки Ему, видела Ганна, хочется кончить этот разговор.

Однако она будто приказала:

- К дохтору в Юровичи надо везти! Там есть, говорят, хороший дохтор!

- Надо дак надо, - вдруг согласился он. Тут же повел взглядом в сторону отца, добавил: - Подождем только до вечера...

- Чего ждать!

- Подождем, - твердо сказал он. - Посмотрим...

Евхим опустил косу в траву, как бы дал понять, что разговор окончен. Некогда тут болтать попусту...

Вечером дочурке не стало легче, и, когда похлебали борща в потемках, Евхим сказал старику, что надо что-то делать Степан сразу ухватился за эти слова - заявил, что надо сейчас же ехать в Юровичи или в Загалье.

- В Юровичи или в Загалье! - Старик, кряхтя, поднялся, бросил жестко, с упреком: - Сено вон гниет!..

- К утру можно вернуться...

- Вернешься! Пустят они!.. Месяц потом держать будут! Да скажут еще: одну малую не можем, а мать с ней нужна. Чтоб ухаживала! А матери, скажут, возить надо еду, каждый день!..

- Не скажут! Обойдусь я, если на то...

- Я могу, если что, сбегать, - сказал Степан. - Дорога не далекая!..

Отец даже не глянул на него.

- Обойдешься! - В старике все росло раздражение. - Ето теперь говоришь-т-обойдешься, а посидишь, выгуляешься...

- Где ето я выгуливаться буду?! Что вы говорите!

- Знаю, что говорю! "Где, где буду?" Известно где, там, куда везти просишь! Куда ехать советуют советчики всякие...

- Боже мой, разве ж вы не видите ничего! - Ганна была в отчаянии. Ее глаза влажно заблестели. В страхе, в горе выпалила: - Или вам все равно, что... будет!

- Ето тебе все равно! - вскипел Глушак. - Вот нажил невестку на свою голову. Ето ты не видишь ничего!

- Задыхается ж совсем! - теряя последнюю надежду, что старик смилостивится, крикнула Ганна.

- Не задохнется! - крикнул и старик.

- Вы всё загодя знаете, - запротестовал Степан.

Вот же дитятко: нету того, чтоб уважить, поддержать отца, - тоже на отца броситься готов.

- Знаю! - злобно глянул на Степана старик. Он тут же сдержал себя, с достоинством и мудростью человека, который знает, как все должно идти, просипел рассудительно: - Бог захочет - дак будет жить... А как не захочет - дак никакой дохтор не поможет...

Халимон стал бормотать молитву, креститься.. Ганна, слушая это бормотание, подумала с неприязнью: молитва одна, видно, - чтоб погода хорошая была завтра!..

Она нарочно не смотрела на Евхима, который, опираясь на телегу, посверкивал цигаркой, - душила обида на него.

Хоть бы слово замолвил, поддержал! Тяжело было начинать разговор с ним, но все ж не выдержала:

- А ты, ты - что ж молчишь? Или тебе ето... пустое?

Он не спешил отвечать. Огонек цигарки заискрился и раз и второй, прежде чем он заговорил, спокойно, ровно, как с младшей:

- А я не люблю болтать попусту.

- Дочка .. помирает, а тебе все - попусту!..

Цигарка снова заискрилась, прежде чем он промолвил:

- Не помирает и не помрет. И нечего тут трястись да кидаться на всех!..

- На вас кинешься! Очень вы зашевелитесь! Вам - лишь бы сено не попрело!.. - Ганна заговорила порывисто, решительно: - Одна пойду! На руках понесу! И ... не надо мне ничего вашего! Никаких ваших узлов не надо!

- Плетешь неизвестно что! - Евхим недовольно бросил цигарку, плюнул. Уже черт знает что вбила в голову себе!

Загодя уже дитя в могилу кладет!

- А вам и страху нет! Вы одного только боитесь... - давясь слезами, напала она снова на Евхима.

Не закончила. Старый Глушак прервал молитву, приказал свирепо:

- Тише ты! Не видишь - молюсь!.. - Он помолчал, просипел растерянно: Сбила... совсем... поганка! - Заорал: - Воли много взяла!

- Ага, много! У вас возьмешь ее! ..

- Как говоришь со мной! - Глушак был уже, казалось, готов кинуться на нее с кулаками.

Она ответила упрямо:

- Так, как и вы со мною.

Он, может, и бросился б, если б за Ганну не вступился Степан. Гнев старого Глушака раздвоился: опять этот сопляк сует свой нос куда не следует! В то же время Халимон учуял недоброе Евхимово молчание: черт его знает, что выкинет этот, только тронь его жену! А тут Халимониха уткнулась в грудь старика, начала что-то успокаивающее, примирительное. Глушак только злобно упрекнул Евхима:

- Привел добро в хату! Нажил родному батьке!..

Никто не решился возразить ему.

3

Не дали Ганне идти с ребенком. Евхим силой оторвал ее от люльки, стал на дороге. Видела: не пустит к ребенку, не даст Верочку. Сразу же за ним Халимониха напустилась на Ганну с уговорами, с упреками: надумала тащиться среди ночи в такую даль, по лесу, по болотам! Ведь если б до Захарихи-знахарки дойти, и то сколько идти надо, а про Загалье или Юровичи и говорить нечего: ночи целой мало!

И здоровому ребенку дорога такая - мука, а как же можно рисковать хворенькой, которой и в люльке плохо!..

Ганна знала: старуха говорит правду. И все ж не усидела бы Ганна страшно отправиться в дорогу, но еще страшней сидеть вот так, сложа руки, смотреть, как чахнет, гибнет на глазах ребенок. Там, в темной, далекой дороге, хоть риск, зато где-то за ним и надежда, облегчение Верочке, спасение.