Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

Ганна не выкинула ничего. Тащилась, будто сама не своя; будто помешанная, таращила глаза. Тихо вошла в Глушаков двор, молча, послушно взошла на крыльцо. У дверей приостановилась, опершись о косяк, повела глазами, хотела что-то понять и не могла. Мачеха открыла двери, под руку ввела ее в сенцы, в хату. Ласково, кротко утешая, уложила в постель, накрыла свиткой. Еще когда входила, заметила во дворе старую Корчиху и Степана, их пристальные взгляды; уложив Ганну, постаралась сгладить впечатление от неприятной ссоры, примирить. От Ганны сразу направилась на крыльцо Корчей; войдя в Глушакову половину, нарочно приветливо, приязненно поклонилась: добрый вечер! И когда ей ответили, благожелательно, как бы ничего плохого и не было, завела:

- И верно, добрый вечер этот! Хоть бы тебе облачко, как раньше. На дождь и не показывает! Хорошая погода должна быть!.. На дождь, говорю, и не показывает!

- Дай бог, чтоб не было, - отозвался сдержанно Глушак.

- Не будет! Погода уже будет! По всему видно!

Мачеха сидела, беседовала с Глушачихой, с Глушаком, обращалась иногда к молчаливому, звероватому Евхиму - все старалась задобрить, примирить всех с Ганной. Говорила нарочно не о ссоре, улещивала хорошим, приятным разговором, доброжелательностью, улыбкой. Только будто между прочим вставила несколько слов про Ганну:

- Не думайте дурного! Не берите близко к сердцу! Ето ж и раньше горячая была, не дай бог, а тут - горе такое!..

- Горе, конечно!.. - кивнула Халимониха.

Глушак промолчал. Было заметно, помнил еще обиду, и Кулина не стала рисковать, ловко перевела разговор в надежную, мирную колею - не все сразу! Еще раньше заметила, как подъехал под окно запряженный Степаном конь, - спросила:

- Вы, ето, вроде на ночь на луг собираетесь?

- Собираемся...

- Ето хорошо. Чтоб пораньше взяться. А то ж беда бедой, а дело не должно стоять!

- Два дня и так пропало, - угрюмо отозвался Глушак.

Мачеха сразу подхватила:

- Да в такую пору!

- Конечно, какая там работа была вчера, - рассудила Глушачиха, - когда дитё повезли...

- Ага ж, так только - для виду...

Мачеха видела, что Глушаку не сидится: чего доброго, разозлится, разговор добрый ее насмарку пойдет, - вовремя поднялась.

- Ну, дак вы уже собирайтеся! И дай бог, чтоб у вас все было по-людски!

Перед тем как уйти домой, мачеха заглянула на половину, где была Ганна. Повздыхала, посоветовала еще, чтоб не переживала сильно, не убивалась о том, чего уже не вернешь. Ганна, все так же лежавшая на кровати, даже не пошевелилась, но мачеха вышла на улицу со спокойствием человека, который, как мог, уладил беду. "Ничего, пройдет. Вылечится. И не такое зарастает со временем..."

Когда она ушла, Глушаки стали собираться в дорогу.

Глушачиха вынесла хлеба, Глушак налил свежей водой баклагу. Степан, по приказу отца, сбегал нарвал луку. Когда все собрались у воза, старик глянул на Евхима:

- А она что - не поедет?

Глушачиха пожалела:

- Не до того ей. Не трогай...

- Скажи ей, - строго приказал Евхиму старик. - Ждем, скажи!

- Тато, вы, правда, не трогайте! - заступился за Ганну и Степан.

- Молчи! Не суй нос!

Евхим прошаркал лаптями в хату. Когда он увидел Ганну, молчаливую, скорбную, ощущение вины смутило душу, но холодок, который давно чувствовался меж ними, привычно сдержал искренность.

- Хватит уже. Что упало, то пропало, сколько ни бедуй .. Дак и очень бедовать нечего... Без поры в могилу ложиться.

Она не ответила. Жалость вдруг размягчила его. Евхим сел рядом, положил руку на ее плечо, прислонил голову. Она не отозвалась на этот порыв его ласки. И не отклонилась, не отвела его руки. Его словно и не было.

- Поедем, - постарался он не показать неприязни к ней, что пробудилась в душе. - А то изведешься тут одна, со своими думками... На людях быть надо...

Она молчала. Он сказал тверже:

- Поедем.

Тогда она разомкнула губы, выдавила:

- Не поеду я.

- Батько ждет.

- Все равно.

По тому, как сказала, почувствовал: говорить больше ни к чему. Не поедет. Снял руку, вышел на крыльцо. Сдерживаясь, сказал старику:

- Чувствует себя плохо, говорит...

Старик недовольно пожевал губами и приказал ехать без нее. Он уже взобрался на воз, когда Евхим подал мысль, что надо было бы, чтоб кто-либо остался: как бы не учинила чего-нибудь над собой! Думал, кажется, что отец оставит его, но старик, раздраженный, велел остаться Степану.

- До утра! - бросил Степану с воза. - Рано чтоб на болоте был!

Он крикнул Евхиму - ехать со двора.

6

Степан не пошел в комнату, где была Ганна, - не осмелился. Лежа на полатях в отцовской половине, только прослушивал тишину в той стороне, где лежала Ганна.

Степану было жаль ее. Хоть и не видел и не слышал ее за стеной, чувствовал Ганну так, будто она была рядом.

Знал, как ей больно. Ему самому было больно, как ей.

Давно-давно сочувствовал ей Степан - еще с тех дней, когда она осторожная, старательная - только появилась в их доме. Может, даже с того ее первого спора с Евхимом, когда к ней приставал со своими пьяными ухаживаниями Криворотый...