Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

В понедельник - в Куренях удивлялись Миканоровой расторопности несколько колхозных подвод: Хоня, Зайчик, сам Миканор с отцом - покатили в лес. К обеду вновь появились на дороге, что выходила из хвойника, - на раздвинутых телесах волокли дубы. Возчики деловито шли рядом с телегами, пыля песком. Не доезжая до села, повернули на выгон, вслед за Хоней, остановились. Помогая один другому, начали скатывать дубы.

Скатив, уже на телегах, цугом двинулись в село. Однако после обеда сошлись на выгоне снова, теперь и с другими колхозниками, с женщинами; среди них ковылял и Хведор на деревянной ноге. Были теперь без лошадей, с заступами, с пилами, с топорами.

- Ну, деточки, помолимся! Чтоб бог не глядел косо! - засуетился, хихикая, подмаргивая, Зайчик. - Чтоб стояло - не гнило, не горело! Чтоб скотина водилася, не переводилася!

Женщины, особенно Миканорова мать, накинулись на Зайчика: нечего плести глупости, гневить зазря бога. Зайчик сделал вид, что испугался, начал очень усердно копать заступом. Все, по одному, по двое, брались за свое: кто, как Зайчик, рыл яму под столбы, кто пилил дубы, кто обтесывал бревна. Слышалось мерное шарканье пил, сочное тюканье топоров. Остро, ядрено било в нос запахом дубовой древесины. Хведор Хромой, отцепив деревянную ногу, сидел на бревне, как на коне, помахивал топором так, будто похвалялся сноровкой и умельством. Безногий, калека, он всюду, где мог, показывал, что не хуже других, с любым потягаться может.

И действительно, в чем, в чем, а в ловкости, в мастерстве Хведора мало кто мог превзойти. И сапожник, и пасечник, и плотник - во всем Хведор мастак на удивленье. Неспроста и тут Хведору поручили не какую-нибудь безделицу, - столбы отесывать, пазы долбить с обеих сторон. Столбы основа стен, столбы соединяют бревна. Заделанные концы бревен вклинятся в пазы цепко, бревна лягут одно на другое стеною.

Важная вещь столбы! Хведор это знает. И все видели, что Хведор это знает.

Здесь, на строительстве, больше распоряжался Миканоров отец, который обо всем советовался с Грибком. Даметик и Грибок показывали, какие ямы копать, как глубоко, какой длины отпиливать столбы, где отесывать, а где скоблить только. Миканор сам, в распахнутой рубашке, без шапки, с налипшими на лоб плотными белыми волосами, въедался заступом в землю, кидал на горку сырую глину. Он же вдвоем с Зайчиком, под надзором Даметика и Грибка, вкапывал первый столб под будущую конюшню, азартно, с яростью утаптывал сапогами свежую землю вокруг столба.

- Будет стоять, пока не сгниет, - сказал весело Зайчик.

- Долго простоит, - отозвался Даметик, - дуб - дерево живучее.

- Живучее, - поддержал его Грибок.

До вечера вкопали три столба, утрамбовали землю В сумерках положили даже два нижних бревна. Мужчины немного посидели на них, покурили, только теперь заметили, как наработались за день. Ныли спины, болели руки, непослушные пальцы с трудом скручивали цигарки.

- Замучил ты, браток, всех, - попрекнул Миканора Зайчик. - Если так будет, то духу ненадолго хватит!..

- Ето с непривычки, привыкнем - ничего будет, - пошутил, заступился за Миканора Хведор.

- Еще день, а там - будет легче, - сказал Миканор, - Возьмемся старое разбирать!.. - Он затянулся. - Возьмем старое, чтоб помогало новому...

На другой день снова ездили в лес, привезли дубов. Хведор, Даметик, Грибок в лесу не были, с утра тюкали на выгоне, готовили столбы. После обеда на выгоне сошлись все:

до сумерек ставили столбы, тесали, укладывали бревна. Когда курили, сидя на бревнах, Миканор сказал Алеше и Хоне, чтоб пришли завтра к его гумну с топорами - делать "легкую работу"...

Новости в Куренях быстро разносятся из хаты в хату.

Утром все село говорило, что Миканор будет раскидывать свое гумно. Около заборов, у колодцев, на дворах передавали друг другу, рядили, судили каждый на свой манер. Не одного удивляло, поражало: не одумался, не боится уничтожать свое, своей рукой. Не один неодобрительно качал головою: совсем сдурел, стараясь ради своей выдумки.

Неспроста волновались и многие колхозники. То, что Миканор собирался разрушать не чье-либо, а свое гумно, не успокаивало: все понимали, что очень скоро им тоже надо будет пойти на подобную жертву. Миканор и начал с себя, понимали, потому, чтоб показать пример, как надо жертвовать своим добром.

Едва Миканор спустил ноги с полатей, сладко спросонья потянулся, сразу почувствовал на себе внимательно-тревожный взгляд матери. Поправляя что-то в печи, она тотчас устремила взгляд в его сторону. Только мгновение, еще спросонья, видел Миканор ее взгляд, однако и этого было достаточно, чтобы понять, что ее беспокоит. С той минуты, обувался ли Миканор, мылся ли, почти все время замечал ее настороженное внимание, ждал, что она заговорит. Она молчала, может, оттого, что не знала, как начать: Миканор умышленно не показывал, что1 замечает ее взгляд, что готов слушать.

Когда подала завтракать, села напротив, сложила руки на груди, смотрела, как он ест, и, как прежде, молчала. Он ждал: сейчас заговорит.

- Дак ето, сегодня? - выдохнула мать наконец.