Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

- Сегодня. - Миканор умышленно не взглянул на нее, спокойно ел оладьи с салом. Давал понять: нечего уже говорить об этом.

- Не... передумал?

- Думали уже...

- Думали... - Мать минуту колебалась: столько спорила за эти годы, знала, как он слушается, все же не выдержала, попрекнула: - Ето, конечно, рушить!.. Толку из него, старого, если раскидать... Если оно струхлявело все... - Она в последнее время, возражая, почти всегда говорила так, будто заботилась больше о Миканоре, о его же пользе. - Если уж ставить, то - все новое. Чтоб стояло долго.

- Подержится еще и ето, мамо...

- Нас с тобой переживет, не бойся, - поддержал Миканора отец, идя к столу.

Мать встала, уступила ему место, принесла еще оладьев.

Попрекнула:

- Ты б, старый, помолчал. Если уж разумного сказать не можешь! Возразила Миканору: - Подержится! Это кажется только. Сгнило все из середины. Только с виду дерево как дерево, а внутри гнилое все! Осторожно, ласково села рядом. - Или колхозу уже и гумен не надо?..

- Говорили ж уже, - сказал отец, - охота дурить хлопцу голову попусту!

- Я разумное ему советую, - сдержалась мать. - Не обязательно разваливать все, что сложено...

- Дай поесть хлопцу, - строго распорядился отец.

Она промолчала, тая обиду на отца. Подошла к печи, - по-мужски рослая, заглянула в нее, взяла кочергу, подгребла уголья. Крупноватое, почти безбровое лицо ее неровно, зыбко освещало пламя.

- Не рушь, Миканорко, - попросила, когда Миканор вытер губы ладонью, поднявшись из-за стола. - Лесу много.

Он распрямил плечи: хорошо поел, чувствовал в плечах, в ногах, во всем теле нерастраченную радостную силу.

- Его, мамо, и надо немало, - сказал покладисто, довольно. - Новому дереву, мамо, тоже найдем дело, не бойтесь. Все пустим в дело. И новое и старое. - Вдруг заговорил деловито, серьезно, как бы разъяснял: - Мамо, нам надо быстро сделать. И времени и рук лишних нет, не разгонишься. А тут - дерево совсем готовое. Сразу складывать можно. Ясно?

На завалинке уже гомонили колхозники, Миканор надел пиджак, твердой поступью вышел на улицу. Посоветовавшись, отправив всех на работу, он вернулся в хату, хотел взять топор, который положил под лавку у дверей. Топора не было. Он догадался: взял отец. Снова заметил, что мать следит, как бы ждет чего-то; не оглянулся, вышел из хаты.

Еще от сарая увидел: у гумна целая толпа. "Вот жизнь настала: куда ни пойдешь, всюду - очередь, - подумал, почувствовав охоту посмеяться. - Если б деньги брать за глазенье, дак разбогатеть можно было бы!" Он легко, сильно пошел травяной, уже пожелтевшей дорожкой, с тем азартом, озорством, с которыми выходит бороться ловкий, уверенный в себе парень перед товарищами и девушками, перед всем селом. Когда заметил, что его увидели, следят, пошел еще легче.

- Народу, - оглянулся, будто удивился, - как на свадьбе!

Заметил близко Андрея Рудого, Сороку, Грибка, Зайчика.

Почти все колхозники стояли здесь - не пошли работать.

- Заскучали, должно быть, - поддержал Хоня. - Веселого давно не видели!

- Увидят сегодня! - шмыгнул носом Алеша.

- Ну, дак что ж: если уж такая охота - покажем, может? - Миканор повел глазами на Хоню, на Алешу, на Зайчика.

- А можно и показать, - захохотал Хоня. - Мы - не гордые!..

Миканор вынес из гумна заранее подготовленную лестницу. Приставил к стрехе, на самый угол гумна, проверил, хорошо ли стоит, ступил на перекладину. Хоня и Алеша сами взялись поддерживать лестницу. С верхней перекладины уцепился пальцами за клок соломы, поросшей зелеными струпьями мха. Почерневшая, истлевшая сверху, солома крошилась - он старался запустить пальцы поглубже. Цепляясь руками, упираясь ребром ступней в солому, стараясь не поскользнуться, почти на четвереньках, ловко побежал вверх.

Он бежал по излому крыши, по самому хребту, чтоб не так круто было бежал с неожиданно появившимся мальчишеским проворством, все время радостно помнил: снизу глядят люди. Не думал никогда, что пригодится давняя наука лазить по крышам: моментально достиг самого верха, сдерживая частое дыхание, остановился. Стоя на коленях, выпрямился - внутри что-то радостно и жутко дрожало. Знакомое - забытое.

- Может, передумал?! - крикнула снизу какая-то женщина, кажется Сорока.

- Слазь! - позвал кто-то из мужчин.

Другой подхватил:

- Пока не поздно!

Он шевельнулся, глянул вниз: оттуда смотрели, ждали, - подумал с мальчишеским озорством: "Глядите, привыкайте!

Еще не раз глядеть придется!"

- Берегись! - Миканор отвязал, рванул сивую березовую жердь. Она не сразу поддалась, будто вросла в стреху, - он рванул сильнее, оторвал; стараясь не потерять равновесия, уцепился другой рукой за крышу, изо всех сил толкнул.

Жердь непослушно качнулась и переломилась у самой Миканоровой руки; перевернулась раза два, подвинулась наискось немного и застряла над краем крыши.

Внизу засмеялись:

- Ага, не хочет!..