Дыхание розы

– Бенедикт XI знал об этом.

– Ходят слухи, которые только все больше разрастаются, что его смерть была вызвана естественным внутренним кровотечением, – уточнил Жан де Риу.

– Этого следовало ожидать… Тем не менее он был убит, отравлен фигами, – возразил рыцарь, – которые избавили приверженцев императорской Церкви от неудобного реформатора и лишили христианский мир одной из самых прекрасных душ.

Они молча выпили несколько глотков, затем доминиканец заговорил еле слышным голосом:

– Брат мой, то, что сейчас вы мне сказали, лишь усиливается мою тревогу, причину которой я никак не могу определить. Происходит нечто такое, что мне непонятно. Нечто такое, что выходит далеко за границы процесса, подстроенного за деньги. Флорен чувствует себя неуязвимым. Но он не мог бы так себя вести, если бы его единственный интерес заключался в кошельке этого ничтожного ординарного барона.

– Вы пришли к такому же выводу, что и я. Я думаю, что могу назвать имя и открыть лицо того, кто стоит за этим.

– Кто?

– Камерленго Гонорий Бенедетти.

– Но все же вы не допускаете мысли, что он был причиной неожиданной смерти нашего славного Бенедикта XI?

– Я в этом почти уверен, хотя мне не хватает доказательств, и я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу получить их.

Через час они расстались на верхних ступенях лестницы, ведущей в винный погребок. Жан поведал Леоне о допросах мадам де Суарси, на которых он присутствовал, причем во всех подробностях. По его мнению, все обвинения были лишь подлым шутовством, и то, что процесс был нечестным, тоже не вызывало сомнений. Жан особо выделил омерзительную роль, которую играла дочь Аньес.

Надо было действовать быстро. Предварительные допросы вскоре закончатся, особенно если учесть то обстоятельство, что желчная, но глупая Матильда де Суарси так опозорилась перед судьями.

Перед тем как расстаться, они пожали друг другу руки Жан ненадолго задержал руку Леоне. Немного поколебавшись, рыцарь спросил:

– Жан, друг мой, думаете ли вы, как Эсташ и как я что, защищая Свет, нельзя вершить святотатства?

– Это мое глубокое убеждение, и вы обижаете меня своими сомнениями, – серьезным тоном прошептал доминиканец.

Леоне протянул ему маленький холщовый мешочек, посоветовав:

– Не открывайте его здесь, брат мой. В нем – ваше право обходить закон и, несомненно, спасение мадам де Суарси. Там есть и записка. Если вы считаете… В конце концов то, что Предложено в записке, может подвергнуть вас опасности, и я буду упрекать себя…

Слабая улыбка озарила грубое лицо доминиканца, напоминавшее Леоне лицо его крестного отца по ордену госпитальеров.

– Вы, Франческо, как и я, знаете, что опасность – это любовница с характером. Опасность редко находится там, где вы ее ждете, и этим она соблазняет вас. Давайте мешок.

Ватиканский дворец, Рим,

ноябрь 1304 года

Странно… Он, кому так докучала жара, вдруг после смерти Бенедикта XI начал чувствовать, как ледяной холод пробирает его до самых костей. Можно было подумать, что приятные воспоминания, которые в мрачные минуты волновали или успокаивали Гонория Бенедетти, камерленго покойного Бенедикта XI, неожиданно поглотила бездонная пропасть. Куда делась история о прекрасном дамском веере, который он убрал в ящик стола, о том, как они со своим юным братом купались в ледяной воде реки, откуда выскочили покрасневшими от холода и удовольствия, а после увидели, что их ступни все в крови? Гонорий, которому было тогда пять лет, разрыдался и заявил, что они скоро умрут. Бернардо, старший брат, быстро взял себя в руки и принялся его утешать, объяснив, что в этом повинны раки, но раки извинятся перед ними, превратившись во вкусный обед. Они сварили их и наелись до отвала, а потом их сморил глубокий сон. Его мать… Опьяняющий запах волос его матери. Она ополаскивала волосы медовой и лавандовой водой, что пробуждало желание дышать ими, кусать и проглатывать их. Куда исчезли из его памяти опоры?

Exaudi, Deus, orationem теат сит deprecor, a timor'e inimici eripe animam meam.[60]

Бенедикт. Бенедикт все унес с собой в могилу. Как Гонорию хотелось разозлиться на него за это! Тогда, может быть, к нему вернулись бы прекрасные воспоминания о детстве. Но ему никак не удавалось этого сделать. Бенедикт и его а гельское упрямство. Бенедикт и его нежная несгибаемость От тревожной грусти на глазах Гонория выступили слезы Милый Бенедикт.

«Я так любил тебя, брат мой. Восемь месяцев, проведенных подле тебя, были единственным светлым пятном в этом дворце дураков, который я ненавижу до тошноты. Бенедикт почему ты вынудил меня убить невинность? Другие не имели для меня значения, жалкие непоследовательные насекомые, которые летят туда, куда несет их ветер. Когда я сжимал тебя в своих объятиях, пока тебя рвало кровью, я знал что отныне мне всегда будет холодно.