Дыхание ветра

Окно находилось сравнительно невысоко. Осторожно приблизившись к нему, я поднялся на задние лапы, и, упершись передними в металлический карниз, заглянул внутрь.

Луна хорошо освещала комнату, в которой была самая простая обстановка. Острым зрением разглядел шкаф, письменный стол, на котором в идеальном порядке были разложены учебники, и стул со спинкой, с висящей на ней одеждой. Стоящая в дальнем углу комнаты кровать была освещена хуже, и я не мог увидеть милое лицо девушки, ради которой, забыв об опасности, заявился в посёлок в зверином обличье.

Изо всех сил напрягая зрение, наклонился к самому стеклу, так что оно запотело от моего дыхания, и пытался разглядеть спящую девушку, но лапы внезапно заскользили по карнизу. Раздался громкий скрежет когтей по металлу, и я, не сумев удержаться, с грохотом сорвался на землю.

От резкого шума проснулась собака. Заливисто лая, отважный пёс выскочил из своей конуры и быстро помчался ко мне. Через несколько секунд он бешено носился вокруг, пытаясь ухватить зубами.

Одно молниеносное движение — и собака не станет мешать. Стоит только сжать челюсти на позвоночнике у основания шеи. Но у меня к этому бесстрашному псу появилось невольное уважение — он не испугался зверя, вчетверо превосходящего его самого по размеру.

Замешкавшись в нерешительности, я топтался на одном месте, решая, как поступить. Понимал, что собака может перебудить всю округу. Мне придётся уходить, и я так и не увижу девушку, о которой мечтал в последнее время.

Уворачиваясь от острых зубов Шарика, так был занят тем, чтоб ненароком не причинить дворняге вреда, что не заметил, как из дома вышел хозяин (это был отец Ани) с заряженным ружьём в руках.

От угла дома раздался оглушительный выстрел, и острое горячее жало, сбив с ног, впилось прямо в моё бедро. Взвыв от пронзившей тело острой боли и, с трудом поднявшись, я бросился прочь. Не без труда перескочив ограду, помчался, что было сил, по дороге, уже не таясь и не выбирая тенистых участков.

Вслед раздался ещё один выстрел, и просвистевшая очень близко, пуля опалила шерсть на холке.

Я мчался изо всех сил, превозмогая острую боль в правом бедре. На заднюю лапу наступать было почти невозможно. Но угроза приближающейся смерти стала такой реальной, что любая боль отступала перед ней на задний план.

Собаки посёлка, все, как одна, подняли невообразимый лай, и, даже оказавшись в лесу, я всё ещё продолжал слышать этот ужасный гвалт. С каждым пройденным шагом движения мои замедлялись, задняя лапа почти не действовала, но я не позволял себе остановиться, чтобы перевести дух.

Я понимал, что мне как можно скорее надо добраться до дома, пока у меня ещё есть силы, пока я ещё дышу, и бьётся моё сердце, и конец пути, который показался неимоверно длинным, почти весь преодолел едва ли не ползком, громко скуля от боли.

Выбравшись из леса, без сил повалился на землю, заметив бегущего навстречу отца. Каким-то непостижимым образом Святослав почувствовал, что со мной стряслась беда.

Он легко взвалил безвольное волчье тело на плечо, хотя во мне было, наверное, килограммов семьдесят, и занёс в дом. Одним движением руки смахнул с кухонного стола всё, что там лежало, сбросил меня прямо на струганные доски столешницы и начал осмотр. Найдя глубокую кровоточащую рану на бедре, отец тяжело вздохнул и произнёс:

— Кость не задета, но чтобы достать пулю, придётся потерпеть.

Достав из кухонного шкафчика бутылку со спиртом и длинный пинцет, Святослав приказал не шевелиться, даже, если будет нестерпимо больно. Когда он вылил половину содержимого бутылки на рану, я зарычал от обжёгшей её боли. Дёрнулся так, что едва не свалился со столешницы, но могучие руки отца мигом подхватили и вернули на место.

Ругаясь, что я так нетерпелив, отец навалился всем телом, придавив меня к столу, и погрузил в рану пинцет, чтобы попытаться извлечь пулю, и эта сильная боль уже не шла ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал прежде.

Рыча, вырывался из мощных тисков отцовских рук, но не удавалось сдвинуться даже на миллиметр. Уже тогда я задумался, подсознательно догадываясь, что собой представлял мой отец, который лёгкостью удерживал меня. Додумать до конца эту мысль не удалось. Адская боль затмила мой разум, окружила плотным кольцом сжигающего огня. Вмиг всё стало совсем неважным, абсолютно всё на свете, кроме одного единственного главного желания — избавиться от приносящего столько проблем образа.

Испытывая нечеловеческие страдания, я не позволял себе потерять сознание. Перед глазами всё плыло, сердце билось в ритме пулемёта, кожа горела, но все эти ощущения я связал с последствиями ранения.

Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, отцу удалось ухватить пулю и осторожно извлечь её из раны. Услышав звон падающего в миску металлического предмета, я почувствовал жжение от следующей порции спирта и смог освободиться от настойчивых отцовских рук, немного расслабившись.

Боль медленно уходила. Отец чем-то заклеил рану, помог сползти со стола и, поставив меня на ноги, строго вымолвил: