Дыхание земли

– Не верьте. Мы сами построим свою судьбу именно так, как захотим, и я уверен, что будет ничуть не хуже, чем у других.

– Не слишком ли вы самоуверенны, презирая судьбу?

– Сударыня, – сказал он, – жизнь очень хорошо научила меня правильно оценивать свои силы. В данном случае я совершенно уверен, что на устройство собственного брака у меня хватит сил.

– Разумеется, – проговорила я. – Брак-то по расчету.

Но, испугавшись, как бы он не подумал, что я сожалею об этом, я поспешно умолкла.

Поль Алэн явился быстрее, чем можно было ожидать. Кучер, служивший братьям, низко мне поклонился и занял свое место на козлах фиакра. Герцог распахнул передо мной дверцу так демонстративно и с таким безупречным поклоном, что мне не оставалось ничего другого, как войти в фиакр.

«Я теперь герцогиня, – мрачно подумала я, устраиваясь на подушках фиакра. – Мадам дю Шатлэ д'Эретри. Надо же, еще месяц назад я и не подозревала, что такое может произойти».

7

Целых тридцать пять лье, иначе говоря, десять часов пути отделяли Сент-Элуа от Верхней Бретани, где находилось поместье Белые Липы. Мы выехали в одиннадцать утра, хотя, впрочем, ливень был такой яростный, что утро было похоже на вечер. Дорога раскисла, превратившись в сплошное болото, капли воды пузырились в огромных лужах, золотисто-красный убор леса обмяк, опустился, влажный и смятый. Непроницаемая серо-стальная пелена дождя стояла в воздухе. Капли стекали по окошку фиакра, покрывали его мутной поволокой, стучали о деревянную крышу.

Я куталась в плащ, чувствуя себя неважно и неуютно. Погода, отвратительная сама по себе, теперь усугубляла все, что произошло. Тягостное молчание царило в фиакре. Отвернувшись, я смотрела в окно, втайне удивляясь: даже если герцогу не о чем говорить со мной, почему бы ему не поговорить с родным братом? Поговорить просто так, лишь бы развеять эту тишину, нарушаемую пока лишь щелканьем бича кучера.

Я то успокаивалась, то чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Трудно было сознавать, что навсегда уезжаешь жить в незнакомое, заранее нелюбимое место. Больно было вспоминать последний взгляд Жана, брошенный на меня при прощании, – недоуменный, обиженный, осуждающий… Герцог ему явно не нравился. А я, поглощенная лишь собой, даже не удосужилась спросить мнение сына о своем замужестве. Не спросила я и Аврору.

Унылые пейзажи осенней Бретани проплывали за окном – залитые дождем желто-серые поля, одинокие рыжие сосны, вязнущие корнями в мокром песке, грустные озера, оглашаемые криком диких птиц… Встречные кареты почти не попадались по дороге, убогие таверны стояли пустые. На месте многих ферм остались лишь пепелища. Нищета, беды и разорение – вся Бретань была поражена ими. Этот край и при короле не процветал, а революция его, наконец, доконала. Странная тишина и безжизненность края действовали на меня угнетающе. Казалось, только аисты, утки, белые гуси и казарки, улетая, подают голос и осеняют небо своими крестами из черных точек.

Голова моя приникла к оконному стеклу и, убаюканная этими нескончаемыми горестными пейзажами, я задремала. Братья, словно сговорившись, не произносили ни звука – таким образом, дремать мне никто не мешал.

Проснулась я от холодного ветра и от толчка. Дверца была распахнута. Поль Алэн, придерживая ее, наклонился ко мне.

– Сударыня, мы в Понтиви. Если вам угодно, можете выйти. Здесь нам подадут обед, пока почтмейстер будет менять лошадей.

Не совсем еще проснувшись, я с ужасом уставилась на руку, которой Поль Алэн придерживал дверцу. Это была правая рука, но вместо большого пальца на ней был лишь какой-то обрубок, обугленный, почерневший, настолько ясно свидетельствующий о какой-то необыкновенно ужасной травме, что я невольно побледнела. Как я раньше не заметила? Такой красивый юноша… Поль Алэн перехватил мой взгляд, убрал руку, но ничего не сказал и не проявил ни малейшей попытки что-то мне объяснить. Они были не из разговорчивых, эти братья дю Шатлэ.

Вспомнив предложение Поля Алэна, я вышла. Эта станция в Понтиви была мне знакома. Я только пожалела, что мы проехали еще так мало. В трактирном зале подали обед: суп с фрикадельками из дичи, жареные цыплята и белое вино. Мне, как даме, на десерт полагалась еще чашка яичного крема.

Было похоже, только я проявляла некоторый аппетит. Братья – молодые, здоровые, сильные мужчины – поделили между собой цыпленка и выпили по стакану вина. Воль Алэн, достав складной нож, разрезал темную гречневую лепешку и съел половину – это была еда едва ли не самая дешевая в трактире. Можно было подумать, что он всю жизнь сидел на деликатесах, истосковавшись по простой пище.

Когда мы вышли, дождь припустил еще сильнее. По приказу Александра в холодный фиакр внесли жаровню с тлеющими углями, и влажные окна запотели от теплого пара. Братья все так же молчали. Я устроилась поудобнее, уверенная, что уж теперь, в тепле, высплюсь как следует.

8