Дым

— Я не верю тебе, мама. Хочу верить, но не получается. Ты говоришь о перемене и о новом Эдеме. Но я-то хорошо тебя знаю. В глубине души тебе совершенно наплевать на революцию, на власть и прежде всего — на простой народ. Но тогда почему, мама, почему? Только потому, что папа сошел с ума? Ты была готова переделать мир, потому что он перестарался с дисциплиной?

Ее мать вздрагивает и поднимает на дочь здоровый глаз, в котором теперь горит холодная ярость.

— Ты была слишком юна, чтобы видеть это, Ливия. Видеть, как он изменился. Счастливый, здоровый мужчина. Любящий радости жизни. — Закашлявшись, она вынуждена ненадолго прерваться, но потом продолжает: — Он запретил повару класть соль в его еду, чтобы она не разогревала мысли. Он не спал, боясь, что во сне к нему придет дым. И перестал приходить ко мне в постель. — Баронесса опять делает паузу, ищет языком влагу, чтобы сплюнуть. — Он разрезал меня, Ливия! Вскрыл, как труп. Меня, женщину, которую любил. И при этом не дымил. Ты хотела бы жить в таком мире?

Ливия смотрит на мать с выражением, в котором сливаются несовместимые эмоции.

Недоверие.

Ужас.

Гордость.

Мать спокойно наблюдает за ней.

— Вижу, ты так и не поняла, — шепчет она. — Ты еще никогда по-настоящему не любила.

В третий раз Грендель пытается взять баронессу на руки; в третий раз Ливия встает у него на пути и отталкивает его в сторону.

— Ты говоришь, что это благородно, — выпаливает она. — Твоя революция. Твои мечты. Но они не оправдывают того, что ты сделала, мама. Сделала с Маугли. И с другими. Себастьян рассказывал мне о Лилит. Это было неправильно, мама. Так нельзя поступать с людьми.

Ее мать дрожит в ознобе, но выдерживает взгляд Ливии.

— Знаю, дорогая. Но я все равно сделала это.

Ливия кивает, резко нагибается, словно опасаясь, что храбрость вот-вот покинет ее, и целует мать в губы. Из нее льется дым — дым скорби и любви. И медленно, через боль, в ее матери пробуждается ответное чувство и выходит из нее с поврежденным, робким дымом. Так вдова, долго просидевшая вдали от живых, набирается смелости и впервые выглядывает за порог. Это длится минуту, от силы две. Леди Нэйлор вся в слезах.

— Спасибо, дорогая моя.

— Я не могу простить тебя, мама.

— Знаю. Я прочла это в твоем дыме.

Ливия отпускает мать.

Грендель тут же уносит ее.

Они смотрят, как он идет: за спиной — Маугли, на руках — леди Нэйлор. Трехголовое чудище с трудом ковыляет по выщербленным плитам пола. Наверное, следовало бы помочь ему, но это тот исключительный случай, когда добродушие Чарли не одерживает верх — он слишком глубоко задумался. Все же он начинает двигаться вслед за Гренделем, Томас шагает рядом. Но их удерживает Ливия: кладет ладони на плечи обоих, заставляя остановиться. Тем временем Грендель уходит. В дальнем конце зала, у входа в канализацию, он оборачивается и видит, что все трое стоят на месте. Он не зовет их, а те не дают никаких объяснений, и спустя мгновение он продолжает свой путь.

Когда Грендель скрывается из виду, Ливия берет мальчиков за руки и ведет туда, где между прутьями решетки висит тело Джулиуса.

Грендель

Я приношу ее домой — сначала тащу сам, насколько хватает сил, потом нанимаю помощника. Плачу́ ему из тех денег, которые она мне дала этой ночью — «за оказанные услуги». Нам повезло: нанятый человек — добряк, хоть сейчас и навеселе, и, заметив, что у миледи травма, начинает нести ее с особой бережностью. У меня — голова, у него — ноги, мы оба следим за тем, чтобы провисающая середина не касалась земли. Миледи остается без сознания, лишь изредка что-то бормочет, не всегда по-английски. Маугли смотрит на нее через мое плечо; краем глаза я вижу, что он хмурится.

Я отпускаю помощника на углу, недалеко от дома. Подъем по лестнице дается мне тяжело. Дверь заперта на засов. Берта открывает только после того, как я зову ее по имени. Я спрашиваю, откуда у нее синяки и кровь на рукавах, но при виде моей ноши дочь хирурга берет в ней верх, и она становится глуха ко всем расспросам.

— Положи ее на кровать, — командует Берта. — И Маугли тоже, у него жар. — Потом: — Принеси воды.

На кухне в углу лежит мертвая собака. Ее задние лапы привязаны к тележке. Череп, похоже, проломлен. Я зову жену, но Берта вновь не обращает внимания на мои слова; она мечется между пациентами, приказывает мне накипятить еще воды, принести чистую тряпку и нарезать ее на полосы.

Пока я выполняю ее распоряжения, мои руки заняты, а в голове пусто. Берта тем временем накрывает лоб Маугли прохладной влажной фланелью и напевает что-то убаюкивающее, потом присаживается перед леди Нэйлор и обмывает ее израненное лицо. Когда дело доходит до осмотра раненого бедра миледи, жена отсылает меня из комнаты. Леди Нэйлор к тому времени уже пришла в сознание и смотрит, как я выхожу из спальни.

Я стою за дверью и думаю, о том, что содержится в ее взгляде.