Дым отечества [СИ]

Очень хороший признак. Король уже не подозревает своего коннетабля и наследника в измене и покушении на жизнь своей королевы и будущего ребенка. Король всерьез хочет знать, кто затеял богомерзкое колдовство, в кого целил и чьи это происки — внутренние или внешние?

Внешние — это более чем вероятно, учитывая, что коннетабль готовит на севере большую войну, и северные еретики — не единственный враг. Внутренние… это было бы неожиданно, но случаются и самые непредсказуемые вещи. Ошибки, глупости и безумства. Эсме Гордону было бы куда проще стоять перед королем и смотреть ему в глаза, будь он полностью уверен, что удар был нанесен чужой рукой. Он не готов поклясться в этом ни на Библии, ни честью своей — и от того ему тоже тяжело и муторно.

— Я понимаю, — уже почти спокойно говорит король, — что этот ваш… благочестивец несостоявшийся, скорее всего, сам жертва интриги. Но! Растрясите его как старую грушу — с монахами растрясите. Его и весь его дом. Кто-то знал, что он купил эту дрянь. Кто-то знал, где она у него валяется. Кто-то этим воспользовался и этот кто-то — там близко. И пусть не сетует. Хранить вещи, от которых отказалась Матерь Божья… Это! Дурная! Примета! Малые дети знают… прочь с моих глаз.

Тогда: Шарль де ла Валле

— Мы должны спасти короля от его заблуждений.

— Это опасно…

— Мы все клялись ему в верности и мы обязаны думать не о своей шкуре…

— Это кто тут говорит о шкуре?!

— А кто говорил об опасности?

— Говорил и говорю — это может быть опасно. Мы разберемся с бастардом, не бессмертный же он. Но король нам этого не простит. Он ослеплен своей любовью к сводному брату и доверяет ему больше всех. Ему и матери.

— Мы спасем престол от посягательств, а страну от войны. А король… король со временем утешится.

Иногда Шарлю казалось, что его младший брат прав. Ты приезжаешь с новостями, вываливаешь их на пол посреди замка, где король нынче держит двор, посреди залы, слышишь, как твердые угловатые слова с деревянным стуком катятся по полу, глохнут, замолкают, теряя силу движения, замирают на дорожках, на свежем камыше, выстилающем камень…

А Его Величество смотрит на тебя с раздражением — какое нарушение? Каких полномочий? Какое посягательство? О чем вы?

Коннетабль не имеет права объявлять войну от своего имени.

От своего не имеет, но разве он ее от своего объявлял?

Он ее объявил!

Он имел на это право.

А кто его дал? Ваше величество, за три дня отсюда до южной границы не обернулся бы даже ангел господень.

Вот именно, говорит король. И интересуется, не привез ли с собой Шарль полезного — например, списка того, в чем нуждается армия и чего нельзя найти на месте.

Шарль привез. Младший брат отдал перед отъездом.

— Мы встретим его по дороге в Орлеан достаточным числом…

— Достаточным для передового отряда армии?

— Нужно сделать так, чтобы его вызвали в город прежде армии.

— Чтобы король его вызвал. Иначе он может заподозрить неладное.

— Он подозрителен и мнителен как черт.

— Бастард? Никогда бы не подумал…

— Ты не рос с ним с детства.

— И что?

— Его беспечность — кукольный фарс. Он все проверяет. И везде видит засаду.

Иногда Шарлю кажется, что Пьер прав. Потом он вспоминает, что у Людовика всего один недостаток — неумеренная и опасная любовь к младшему сводному брату. А младший сводный брат — война во плоти. И когда между ним и очередным сражением возникла преграда, коннетабль переступил ее легко. Все понимая, но легко, быстро. Так же он, когда придет время, переступит через тело старшего брата. Это не король, Пьер, думает Шарль де ла Валле. Он бастард, Пьер, не только по крови, но и по духу. Он не знает, что такое ответственность и долг правителя. Он помнит только свое «хочу». В те времена, когда франкам требовались только военные вожди, он бы еще сошел — впрочем, нет, братоубийца не сошел бы нигде. Но до этого не дойдет. Он не король. Я не пропущу его.

Теперь: Эсме Гордон

Эсме Гордон никогда не отличался среди прочих слуг господина герцога Валуа-Ангулема особенным умением читать в сердцах и по выражениям лиц. По собственному мнению и по мнению господина герцога, отличался он ровно обратным, а коннетабль при каждом удобном случае делал предположения, где именно глаза у старшего секретаря — под беретом, под штанами или вовсе даже под подушкой остались? Нет, в сундуке спрятаны! А может, домой в Каледонию отправлены? Нельзя же не видеть того, что явственно начертано на лице у запоздавшего гонца, у вороватого слуги?..

Кому нельзя, а кому, увы, и можно.

Именно знание о своей безобразной и вопиющей неспособности читать по лицам и ударило старшему секретарю Его Светлости куда-то под ребра, когда он следом за фицОсборном и перед монахами вошел к шевалье де Сен-Круа. Если уж Гордону очевидно, что на лице шевалье пламенеет надпись «виновен», то всем остальным — тем более.