Дыра. Провинциальные истории

– Иди вон картошку чисть. И хватит об этом.

Мать бодро вытащила из кладовки увесистую авоську с картошкой и вручила дочери нож.

Юлечка встала и, ощутив в руке твёрдую непосредственность рукояти такого привычного и родного инструмента, кажется, немного пришла в себя. Она ещё не знала точно, наверняка, как поступит с Лёней и мужем, но ей определённо стало легче.

* * *

В тихом зелёном дворике, втиснутом меж старых пятиэтажных «хрущёвок», приветливая, любимая местными пенсионерами лавочка подле детской песочницы была не по-вечернему одинока.

В пяти метрах влево, как всегда, «сосалась» парочка тинейджеров.

Она – худенький подросток в оттопыренных на заднице смешных, уродливых штанишках – бесстыдно и страстно теряя слюни на подступах к обожаемым устам своей, возможно, первой любви, мастерски, как опытная шлюха, запрокидывала ножку.

А он – высокий, нескладный юноша с беспечно взъерошенными золотыми кудрями – теряясь в возможностях неожиданно нахлынувшей свободы выбора, одной рукой обретаясь в распахнутой настежь ширинке тех самых смешных, уродливых штанишек, а другой конвульсивно елозя под курточкой, пытаясь нащупать там титьки, пользовался всем, чем только можно. Пока есть возможность, пока кто-нибудь из ненавистных «предков» не спугнёт несвоевременным звонком и не прикажет сию же минуту идти домой делать уроки.

В десяти шагах вправо, как всегда, тосковали трое «хануриков», с жалобным видом всматриваясь в заветное окошко на первом этаже, откуда смачно несло «чистоганом» и матерной руганью.

В самой песочнице, как всегда, с детскими упорством двое дошколят кунали в потемневший от времени песок третьего, визжащего на весь двор писклявым голоском вовсе недетские ругательства.

А лавочка была одинока. Но стоило только двум случайно проходившим мимо молодым людям с «сиськой» пива в руках блаженно опустить на неё свои «пятые точки», как с балкона ближайшей пятиэтажки раздался властный женский голос:

– Это вам, что ли, здесь поставили? Идите отседова! Нечего здесь безобразничать!

Молодые люди сконфуженно удалились.

Из подъезда же, победоносно охая, явились сначала рыхлая пенсионерка в застиранном фартуке, а потом тётенька неопределённого возраста с неестественно пышной шевелюрой и накрашенными губами.

– Скучаешь, Петровна? – зычным голосом справилась вторая.

– Да тут уж, Валь, поскучаешь, – приглашающе похлопала по лавочке первая.

– А чё так?

– Нам некогда скучать. Мы скучать не привыкли. Это вот эти вот сейчас моду взяли скучать.

– Что да, то да.

– Им бы только скучать, лишь бы дела не делать. Мы в своё время не скучали.

– Что да, то да.

– Мы – зубы стисни и делай. А эти чуть что не так, чуть что не по-ихнему, готовы детей сиротами оставить. С балконов взяли моду прыгать.

– Кто же это?

– Да вон, дочка сказала, Витя Боголюбов какой-то. Чуть не понравилось, чуть не по нему, взял и прыгнул с балкона.

– Оёй! Насмерть?

– А как же? Насмерть, конечно! Они не насмерть не прыгают.

– А чё это он?

– Чё, жена бросила, к другому ушла. А он, видите ли, пьяный нажрался, пошёл и прыгнул! Вот, мол, вам, какой я герой! С балконов могу прыгать! А ребёночка вырастить – это он не герой! Вот его бы спросить: раз тебе только прыгать, если что не по тебе, то зачем тогда дитя родил?

– Что да, то да. А у него и ребёночек был?

– А как же? У них у всех ребёночки! Это они умеют!

– Оёй, жалко! Как же ему теперь? А жена-то что?

– А чё жена? Причитает, плачет, руки заламывает. А поздно теперь, Юля-херуля! Наюлила, теперь не выюлишь!..

– Это что же за Юля такая?

– Да не знаю я, Валь. Мне дочка рассказала. Аж, всё сердце вынула, – с каменным лицом произнесла Петровна. – Измучилась. Пойду лягу, мочи нет.

Пенсионерка, охая, встала и проследовала к подъезду.

А тётенька неопределённого возраста, растерянно поправив свою неестественно пышную шевелюру, загребла из кармана горсть семечек и погрузилась в раздумья.

* * *

Тётя Валя, накрасив губы ярко-красной помадой, отдыхая от домашних дел, присела на диван к мужу, дяде Коле.

Дядя Коля смотрел телевизор. Телевизор хохотал. А дядя Коля нет. Его взгляд был колок, с желчным огоньком и с цепкой сосредоточенностью, а лицо дышало морщинистым напряжением и еле сдерживаемым гневом.

– Что смотришь? – спросила тётя Валя.

– Да опять мудаков каких-то показывают, – сквозь зубы процедил дядя Коля. – Зае**ли.

И с досадой переключил канал. Телевизор, запнувшись, снова захохотал.

– Вот чего мне Петровна вчера рассказала-то! Это вот не смешно.

– Оно и это не смешно. Зае**ли.

И дядя Коля опять с досадой переключил канал. Телевизор, запнувшись, теперь запел. Тётя Валя помолчала и продолжила:

– Да вот они всё про любовь поют. А любовь-то она вона какая бывает…

– Какая-то ещё любовь… Зае**ли.

Дядя Коля снова переключил канал. Телевизор, запнувшись, начал стрелять. Тётя Валя помолчала, тяжело вздохнула, поправила свою неестественно пышную шевелюру и пододвинулась к мужу.

– Вот у них одни убийства и убийства. А в жизни-то смерть-то тоже недалеко ходит. Раз – и нет человека.

– Человека и так нет. Одно зверьё. Зае**ли.