Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Тедди достиг того, что Рамакришна называет «богопознанием». Он видит духовную суть, а не внешнюю форму. К тому же он не испытывает почтения к ярлыкам, которые, по его словам, западная мысль ложно навешивает на людей и предметы. Что же касается его родителей, то они, наоборот, воспринимают лишь оболочку вещей. Они равнодушны к его просветленности и обращаются с ним как с малым ребенком. И виною этому — их духовная слепота. Она же и отчуждает от них Тедди. Уважая их как родителей, он проницает внутренним взором незрелость их душ и соответственно ведет себя с ними.

После сцен, показывающих Тедди в общении с родителями, удивительной выглядит его терпимость по отношению к сестре Пуппи, возможно самому порочному ребенку из тех, что родились в воображении Сэлинджера. Однако объяснение такой снисходительности к этой маленькой злючке, заявляющей, что она ненавидит всех, довольно просто. Тедди понимает, что она находится только в начале своего духовного путешествия и ей предстоит еще много перевоплощений.

Найдя Пуппи и договорившись о встрече в бассейне, Тедди устраивается в шезлонге на открытой палубе и начинает заполнять свой дневник. В это время к нему подходит Боб Никольсон, преподаватель из неназванного университета, как-то прослушавший записанное на пленку интервью с Тедди. Он заводит с мальчиком беседу и начинает забрасывать разными философскими вопросами. Появление этого персонажа служит двум целям. Сэлинджер использует его как своего рода скептический противовес дзен-буддистским и ведантическим постулатам, которые излагает Тедди. Никольсон разговаривает с Тедди не как с ребенком и вообще не как с человеком, а как с любопытным интеллектуальным феноменом. Короче говоря, Никольсон — это воплощение логики, несовместимой с богопознанием, и силы интеллекта, мешающей людям узреть духовную истину.

Устами Тедди Сэлинджер проясняет основные положения веданты. Он проводит границу между любовью и сентиментальностью, которую называет «ненадежным» чувством. Излагая философию непривязанности к миру, Тедди объясняет, что тело — всего лишь оболочка, а окружающие человека предметы — нереальны. Реально только единение с Богом. Тедди не привязан к миру видимостей, поскольку обладает внутренним зрением и видит только божественную сердцевину.

Чтобы донести эти представления до западного сознания, Сэлинджер использует всем понятный иудео-христианский образ: грехопадение Адама и Евы. Тедди рассказывает Бобу, что съеденное Адамом и Евой яблоко содержало в себе логику и всяческое познание и что человек должен сделать так, чтобы его тем яблоком стошнило. Беда в том, объясняет Тедди, что люди привязаны к своему физическому существованию гораздо больше, чем приобщены к Богу.

Тут естественно возникает тема смерти. Тедди объясняет смерть как продолжение жизни и приводит себя в пример. Он рассказывает, что через пять минут у него должны начаться занятия по плаванию и может случиться так, что бассейн забудут заполнить водой. Он подойдет к краю бассейна, а сестра толкнет его, и он упадет и раскроит себе череп. Тем не менее Тедди чувствует, что, умри он подобным образом, никакой трагедии не произойдет. «Произойдет только то, что мне предназначено, — рассуждает он, — разве нет?»

Самое мистическое событие всего рассказа происходит очень тихо и почти незаметно. Вскоре после того, как Никольсон устраивается в шезлонге рядом с Тедди, мальчик становится рассеянным, его внимание таинственным образом переключается на палубу, где расположен бассейн, словно его позвал оттуда какой-то голос. Погруженный в какие-то заворожившие его мысли, Тедди рассеянно прерывает Никольсона и произносит хокку японского поэта Басё: «Песня цикады не скажет, сколько ей жить осталось».

Тедди уходит на занятия по плаванию, а Никольсон сидит, обдумывая их разговор. Внезапно он вскакивает и бежит но направлению к бассейну. А затем Сэлинджер сразу предлагает читателю финал рассказа, который подвергся такой критике, какой не подвергалась ни одна из прочих его концовок. Уже подбегая к бассейну, Никольсон слышит «долгий пронзительный крик — так могла кричать только маленькая девочка. Он все звучал и звучал, будто метался меж кафельных стен».