Дж. Д. Сэлинджер

– Да что вы, – ответила она. – Я, знаете, вообще-то родилась не вчера.

Я сказал, что в этом и не сомневался. Отпил чаю. Меня вдруг слегка смутила собственная поза, и я чуточку выпрямился на стуле.

– Мне кажется, вы для американца культурный, – задумчиво произнесла моя гостья.

Я ответил, что вообще, если вдуматься, говорить так – все-таки снобизм, а я надеюсь, это ее недостойно.

Она покраснела – тем самым даровав мне светскую уверенность, которой мне так не хватало.

– Что ж. Большинство американцев, которые попадались мне, ведут себя как животные. Постоянно мутузят друг друга, бранят всех – и знаете, что один сделал?

Я покачал головой.

– Бросил пустую бутылку из-под виски в тетино окно. Большая удача, что оно было открыто. Но разве это, по-вашему, культурно?

По-моему, не особенно, но я так не сказал. Ответил, что солдаты по всему миру давно не были дома, и только очень немногим в жизни перепадали какие-то блага. Сказал, что, по-моему, большинство людей способны понять это и сами.

– Вероятно, – произнесла моя гостья без убежденности. Снова подняла руку к мокрой голове, ухватила несколько вялых светлых прядей и попробовала прикрыть ими края ушей. – У меня волосы хоть выжимай, – сказала она. – Я жутко выгляжу. – Посмотрела на меня. – Если сухие, они изрядно волнистые.

– Я вижу, это правда.

– Не вполне кудрявые, но изрядно волнистые, – сказала она. – Вы женаты?

Я ответил, что да. Она кивнула.

– И вы отчаянно влюблены в свою жену? Или это слишком личное?

Я ответил, что, если будет слишком, я ей сообщу.

Она вытянула руки чуть дальше по столу, и, помню, я поймал себя на мысли: сделать бы что-нибудь с этими ее огромными часами – может, посоветовать носить их на талии вместо ремня.

– Обычно я не сугубо контактна, – сказала она и посмотрела мне в лицо, проверяя, известно ли мне значение этого слова. Но я ничем себя не выдал. – Я подошла единственно потому, что мне показалось, будто вы до крайности одиноки. У вас до крайности чуткое лицо.

Я сказал, что она права – мне и впрямь было одиноко, и я очень рад, что она подошла.

– Я готовлю себя к большей сострадательности. Тетя говорит, что я сугубо холодная личность, – сказала она и вновь пощупала макушку. – Я живу с тетей. Она личность до крайности добрая. После маминой кончины она делает все возможное, чтобы мы с Чарлзом были приспособлены.

– Я рад.

– Мама была личность до крайности культурная. И во многом изрядно чувственная. – Теперь в ее взгляде читалась некая напряженность. – Вы находите меня сугубо холодной?

Я ответил, что вовсе нет – совершенно напротив. Сказал, как меня зовут, и спросил ее имя.

Она помедлила.

– Меня зовут Эсме́. Не думаю, что мне в данный миг следует сообщать вам и фамилию. У меня имеется титул, а на вас титулы могут нагонять робость. Они со всеми американцами, знаете ли, так поступают.

Я ответил, что это вряд ли, но, быть может, не разглашать пока титул – мысль неплохая.

Тут я ощутил у себя на затылке чье-то теплое дыхание. Обернулся – и мы едва не столкнулись носами с младшим братом Эсме. Презрев меня, он пронзительным дискантом обратился к сестре:

– Мисс Мегли сказала, чтоб ты пришла и допила чай!

Передав сообщение, он удалился на стул справа, между мною и сестрой. Я с интересом его оглядел. В коричневых шортах из шетландской шерсти, темно-синем джерси, белой рубашке и с полосатым галстуком выглядел он великолепно. Уставился на меня огромными зелеными глазами.

– Почему в кино целуются косо? – вопросил он.

– Косо? – не понял я. В детстве эта проблема и меня озадачивала. Я ответил: наверное, потому, что носы слишком длинные, и актеры не могут никого целовать головой вперед.

– Его зовут Чарлз, – сказала Эсме. – Он до крайности смышлен для своих лет.

– А глаза-то какие зеленые. Правда, Чарлз?

Чарлз глянул на меня с презрением, которого такой вопрос и заслуживал, затем проерзал по сиденью, пока целиком не съехал под стол, и лишь голову упер в спинку, точно при борцовском мостике.

– Оранжевые, – придушенно произнес он, вперившись в потолок. Взял краешек скатерти и накрыл им симпатичную серьезную мордашку.

– Временами он смышлен, временами нет, – сказала Эсме. – Чарлз, ну-ка сядь ровно!

Тот остался как был. И, похоже, затаил дыхание.

– Он очень скучает по отцу. Тот пэ-а-эл в Северной Африке.

Я сказал, что это прискорбно.

Эсме кивнула.

– Отец его боготворил. – Она задумчиво вгрызлась в заусенец на большом пальце. – Он очень похож на нашу мать – Чарлз, я имею в виду. А я – в точности отец. – Она продолжала грызть заусенец. – Моя мать была женщиной порядочных страстей. Она экстраверт. А отец – интроверт. Хотя они вполне сочетались – с поверхностной точки зрения. Если быть до конца откровенной, отцу требовалась более интеллектуальная спутница жизни, нежели моя мать. Он был до крайности блестящий гений.