Дж. Д. Сэлинджер

– До свиданья на углу?

Еще не договорив, я пожалел, что ответил. Рот Чарлза раскрылся. Будто я его стукнул. Он сошел с моей ноги и с раскаленным добела оскорбленным достоинством удалился к своему столику, даже не обернувшись.

– Он в бешенстве, – сказала Эсме. – У него необузданный характер. Моя мать питала склонность его баловать. Только отец его не баловал.

Я продолжал поглядывать на Чарлза, который уселся на место и стал пить чай, держась за чашку обеими руками. Я все надеялся, что он оглянется, но он не оглянулся.

Эсме встала.

– Il faut que je parte aussi[75], – вздохнула она. – Вы говорите по-французски?

Я тоже поднялся – смятенно и с сожалением. Мы пожали друг другу руки; у нее, как я и подозревал, рука была нервной, ладошка – влажной. По-английски я сообщил ей, с каким наслаждением провел время в ее обществе.

Она кивнула.

– Я так и думала, – сказала она. – Я вполне контактна для своих лет. – Еще раз ощупала на пробу волосы. – Мне кошмарно жаль, что с прической так, – сказала она. – На меня, вероятно, отвратительно было смотреть.

– Отнюдь, что вы! Вообще-то мне кажется, они уже опять волнистые.

Она быстро коснулась волос еще раз.

– Как вы полагаете, вы сможете еще раз появиться здесь в ближайшем будущем? – спросила она. – Мы приходим сюда каждую субботу после репетиции хора.

Я ответил, что мне бы этого очень хотелось, но, к сожалению, я вполне уверен, что в другой раз у меня не выйдет.

– Иными словами, вы не вольны обсуждать переброску войск, – сказала Эсме. Она не сделала попытки отойти от стола.

Напротив, одной ногой заступила за другую и, глядя вниз, выровняла туфли. Хорошенький трюк – на ней были белые носочки, и ноги ее и лодыжки смотрелись красиво.

– Не желаете ли, чтобы я вам писала? – спросила она, порозовев. – Я пишу до крайности членораздельные письма для своего…

– Мне бы очень хотелось. – Я достал карандаш, бумагу и записал свое имя, звание, воинский номер и номер полевой почты.

– Я первой вам напишу, – сказала она, забирая у меня листок, – чтобы избавить вас от компроментации. – Адрес она положила в карман платья. – До свидания, – сказала она и ушла к своему столику.

Я заказал еще чайник чаю и сидел, наблюдая за ними обоими, пока они вместе с затравленной мисс Мегли не встали. Вел их к выходу Чарлз – трагически хромая, будто одна нога у него короче другой на несколько дюймов. На меня он и не взглянул. За ним шла мисс Мегли, за ней – Эсме, и она мне помахала. Я помахал в ответ, чуть привстав со стула. По-моему, странно трогательный миг.

Не прошло и минуты, как Эсме вернулась в чайную, за рукав бушлатика волоча за собой Чарлза.

– Чарлз желал бы поцеловать вас на прощанье, – сказала она.

Я немедленно отставил чашку и сказал, что это очень приятно, однако уверена ли она?

– Да, – ответила Эсме как-то угрюмо. Она отпустила рукав Чарлза и довольно энергично подтолкнула брата ко мне. Он шагнул вперед, личико яростное, и громко и влажно чмокнул меня под правое ухо. Пережив такое испытание, нацелился прямиком к двери и менее сентиментальному образу жизни, но я поймал его за хлястик бушлата и спросил, не отпуская:

– Что одна стена сказала другой?

Лицо его осветилось.

– До встречи на углу! – проверещал он и пулей вылетел из чайной, вероятно – в истерическом припадке.

Эсме же вновь осталась стоять, скрестив лодыжки.

– Вы совершенно уверены, что не забудете написать для меня рассказ? – спросила она. – Не обязательно исключительно для меня. Можно…

Я ответил, что у меня нет совершенно никакой возможности такое забыть. Сказал, что никогда ни для кого

рассказов не писал, но, похоже, самое время начать.

Она кивнула.

– Сделайте его до крайности скверным и душераздирающим, – предложила она. – Вы вообще знакомы со скверной?

Я ответил, что не вполне, однако со временем знакомлюсь с ней – в том или ином виде – все лучше и все свои силы приложу к тому, чтобы соответствовать требованиям моей собеседницы. Мы опять пожали руки.

– Какая жалость, что мы с вами не встретились при менее смягчающих обстоятельствах, не так ли?

Я ответил, что да, определенно, ответил я, – жалость.

– До свидания, – сказала Эсме. – Надеюсь, вы вернетесь с войны со всеми талантами в целости.

Я поблагодарил ее и сказал еще пару слов, а потом она вышла из чайной, и я смотрел ей вслед. Уходила она медленно, задумчиво и на ходу щупала кончики волос – высохли или нет.

Далее следует скверная – или душераздирающая – часть рассказа, и декорации меняются. Персонажи меняются тоже. Я еще тут, но впредь по причинам, кои не волен раскрывать, замаскирован столь хитро, что даже проницательнейший читатель меня не узнает.