Дж. Д. Сэлинджер

– Знаешь, что он еще как-то раз сказал? Говорит, такое чувство, что он в армии растет, но в какую-то другую сторону. Когда первое звание дадут, говорит, ему не лычки выпишут, а рукава отрежут. Дорастет до генерала, говорит, и будет ходить голый. Только пехотная пуговка в пупке. – Элоиза посмотрела на Мэри Джейн – та не смеялась. – Что, не смешно?

– Смешно. Только все равно – чего б тебе не рассказать про него Лью как-нибудь, а?

– Чего? Он слишком недалекий, вот чего, – ответила Элоиза. – И еще. Послушай-ка меня, самостоятельная девушка. Если еще раз когда-нибудь выйдешь замуж, не вздумай рассказывать мужу вообще ничего. Ты меня слышишь?

– Почему? – спросила Мэри Джейн.

– Потому что я так сказала, вот почему, – ответила Элоиза. – Им нравится думать, что ты всю жизнь только и делала, что блевала, как только к тебе мальчик подойдет. Я не шучу, заметь. Нет, рассказывать-то им можно что-нибудь. Только не по правде. Только не правду, в смысле. Если расскажешь им, что была знакома с приятным мальчиком, надо тут же сказать, что он был приторный. А если скажешь, что знала остроумного, тут же говори, что он был какой-нибудь остряк-самоучка или умник. А если не скажешь так, они тебя этим мальчиком твоим будут по башке лупить всякий раз. – Элоиза умолкла, отпила из стакана и поразмыслила. – Ох, – сказала она, – слушать они будут, конечно, очень зрело и всяко-разно. И даже выглядеть при этом умно, как черти. Но пускай тебя это не обманывает. Поверь мне. У тебя не жизнь начнется, а сущий ад, если ты когда-нибудь признаешь в них хоть какие-нибудь мозги. Слово тебе даю.

Мэри Джейн уныло оторвала подбородок от подлокотника. Для разнообразия оперлась им на руку. Подумала над советом.

– Нельзя же сказать, что Лью не умный, – сказала она вслух.

– Кому нельзя?

– В смысле, он же умный, нет? – простодушно уточнила Мэри Джейн.

– Ох, – сказала Элоиза, – да что проку разговаривать? Давай не будем, а? Я на тебя одну тоску навожу. Заткни мне рот.

– А чего тогда ты за него пошла? – спросила Мэри Джейн.

– Ох господи! Да не знаю я. Он сказал, что любит Джейн Остен[59]. Сказал, что ее книги для него много значат. Вот так он мне и сказал. А после свадьбы я выяснила, что ни одной ее книги он не прочел. Знаешь, кто у него любимый писатель?

Мэри Джейн покачала головой.

– Л. Мэннинг Вайнз. Слыхала?

– Не-а.

– И я не слыхала. И никто не слыхал. Написал книгу о том, как четверо померли с голоду на Аляске. Лью не помнит, как она называлась, но, говорит, написана она была прекраснее всего, что он только читал. Господи! Ему даже не хватает честности просто взять и сказать, что ему понравилось, потому что там про четверых мужиков, которые померли с голоду в каком-то иглу. Обязательно нужно говорить, что она прекрасно написана.

– Ты слишком придираешься, – сказала Мэри Джейн. – То есть слишком к нему строга. Может, она и хорошая…

– Поверь мне на слово – не может она быть хорошей, – ответила Элоиза. Поразмыслила и добавила: – У тебя, по крайней мере, есть работа. В смысле, ты по крайней мере…

– Но послушай, – перебила ее Мэри Джейн. – А ты ему хоть когда-нибудь скажешь, что Уолт вообще погиб? В смысле, он же не станет ревновать, если выяснится, что Уолт – ну, понимаешь? Погиб и все такое.

– Ох, солнышко! Бедная невинная самостоятельная девушка, – сказала Элоиза. – Да будет еще хуже. Да он же станет изувером. Слушай. Он знает только, что я когда-то ходила с парнем по имени Уолт – с каким-то остряком армейским. Я ни за что не скажу ему, что парня убили. Ни за какие коврижки. А если да – ни за что не скажу, но вдруг, – если вдруг

да, я скажу, что погиб он на фронте.

Мэри Джейн поерзала подбородком по руке.

– Эл… – произнесла она.

– А?

– А расскажи мне, как его убили? Клянусь, я никому ни слова. Честно. Пожалуйста.

– Нет.

– Прошу тебя. Честно. Никому не скажу.

Элоиза допила и водрузила пустой стакан себе на грудь.

– Ты скажешь Акиму Тамироффу.

– Нет, не скажу. В смысле, я ни одной живой…

– Ох, – произнесла Элоиза. – Его полк где-то отдыхал. Между боями какими-то, мне его друг потом написал. Уолт и еще какой-то мальчишка паковали такую японскую печку. Какой-то полковник хотел ее домой отправить. Или они ее вытаскивали из упаковки, чтобы снова завернуть, я толком не знаю. В общем, в ней было полно бензина и еще какой-то дряни, и она у них в руках взорвалась. Второму мальчишке только глаз выбило. – Элоиза хлюпнула носом. И покрепче сжала стакан на груди, чтобы не упал.

Мэри Джейн соскользнула с кушетки, на коленях проползла три шага к Элоизе и принялась гладить ее по лбу.

– Не плачь, Эл. Не плачь.

– А кто плачет? – сказала Элоиза.

– Я знаю, но все равно не надо. В смысле, не стоит оно того и все такое.

Открылась входная дверь.

– Рамона вернулась, – гнусаво произнесла Элоиза. – Сделай доброе дело. Сходи на кухню и скажи этой, чтобы ее раньше покормила. Сможешь?

– Ладно, если дашь слово, что не будешь плакать.

– Даю. Иди. Мне сейчас только на кухню не хватало.