Джейн Эйр

– Мне необходимо покурить, Джейн, или взять понюшку табаку, чтобы немножко прийти в себя от всего этого, – pour me donner une contenance[31], как сказала бы Адель, – а у меня, к несчастью, нет с собой ни моих сигар, ни моей табакерки. Но послушайте, что я вам шепну. Сейчас ваша власть, маленький тиран, но скоро будет моя, и тогда я уж вас схвачу и посажу, выражаясь фигурально, вот на такую цепь (при этом он коснулся своей часовой цепочки).

Он сказал это, помогая мне выйти из экипажа. Пока он извлекал оттуда Адель, я поспешила к себе наверх.

Вечером он пригласил меня к себе. Но я уже приготовила для него занятие, так как твердо решила не проводить все время в нежных разговорах с глазу на глаз. Я помнила о его прекрасном голосе и знала, что он любит себя слушать, как любят обычно хорошие певцы. Сама я не обладала голосом и была, на его строгий вкус, плохой музыкантшей, но прекрасное исполнение слушала с радостью. Как только спустились романтические сумерки и раскинули над лугами свое синее звездное покрывало, я встала, открыла рояль и попросила его во имя всего святого спеть что-нибудь. Он сказал, что я волшебница с причудами и что лучше он споет в другой раз. Но я уверила его, что время самое подходящее.

– Нравится вам мой голос? – спросил он.

– Очень.

Мне не хотелось поддерживать в нем тщеславие, которое было, кстати сказать, его слабой стороной, но, в виде исключения, по некоторым причинам я была готова польстить ему.

– Ну, тогда, Джейн, вы должны аккомпанировать.

– Хорошо, сэр. Я попробую.

И я попробовала, но он в ту же минуту стащил меня с табуретки, обозвав маленьким сапожником. Затем, бесцеремонно отстранив меня, – я только этого и хотела, – уселся на мое место и начал сам себе аккомпанировать: он играл так же хорошо, как и пел. Я взобралась на подоконник и смотрела оттуда на тихие деревья и туманные луга, в то время как он своим бархатным голосом напевал чувствительный романс:

Любовь, какую ни один,Быть может, человекИз сердца пламенных глубинНе исторгал вовек,

Примчалась бурною волнойИ кровь мою зажгла,И жизни солнечный прибойМне в душу пролила.Ее приход надеждой был,И горем был уход.Чуть запоздает – свет не мил,И в бедном сердце – лед.Душою жадной и слепойЯ рвался к небесам —Любимым быть любовью той,Какой любил я сам.Но, наши жизни разделив,

Пустыня пролегла —Как бурный штормовой прилив,Безжалостна и зла.Она коварна, как тропаВ глуши, в разбойный час;Закон и Злоба, Власть, ТолпаРазъединяли нас.Сквозь тьму преград, сквозь мрак обид,Зловещих снов, скорбей,Сквозь все, что мучит и грозит,Я устремлялся к ней.И радуга легка, светла,Дождя и света дочь,

Как в полусне, меня вела,Пресветлая, сквозь ночь.На облаках смятенной тьмыТоржественный рассвет,И нет тревог, хоть бьемся мыВ кольце нещадных бед.Тревоги нет. О светлый миг!Все, что я смел с пути,Примчись на крыльях вихревыхИ мщенье возвести!Поставь, Закон, свой эшафот,Низвергни, Злоба, в прах!О власть, где твой жестокий гнет?

Мне уж неведом страх.Мне руку милая далаВ залог священных уз,Две жизни клятвою сплела —И нерушим союз.Она клялась мне быть женой,И поцелуй пресекЕй путь иной: она со мнойНа жизнь, на смерть – навек.О, наконец вслед за мечтойВзлетел я к небесам:Блажен, любим любовью той,Какой люблю я сам[32].

Едва закончив, мистер Рочестер встал и подошел ко мне; меня смутило его взволнованное лицо и блестящий соколиный взгляд, нежность и страсть в каждой черте. Я растерялась, затем овладела собой. Нет, я не желала ни идиллических сцен, ни пылких объяснений, а тут мне угрожало и то и другое. Я должна была приготовить оружие защиты. Я отточила свой язычок и, когда он подошел ко мне, спросила задорно, на ком он, собственно, собирается жениться.