Джек-Фауст

Вот каково ханжество черни! Сотни раз эта женщина молилась о твоей смерти. А сегодня даже не плюнула на тебя - ради того чтобы Англия не была завоевана тираном, при котором ей станет хуже, чем сейчас. Ударь ее сейчас - и она будет вечно сохранять полученный синяк.

Не останавливаясь, Фауст бросил женщине серебряного ангела [22] . Дженкинс, торопливо шагавший позади, удивленно оглянулся на нее через плечо.

Улицы здесь были узкие, грязные и людные. При приближении Фауста дети разбегались, как воробьи, и, подобно воробьям, тут же снова собирались и бежали за ним по пятам. Нищие тянули к нему скрюченные руки. Из почерневшего окна третьего этажа какая-то старуха опустила на веревке жестянку, в которой лежали два ножа и медяк.

- Йо-хо! - заорала она. - Мистер Ножницы!

Горбатый точильщик с колесом, установленным на ручной тележке, двинулся к ней со своим устройством, перекосив плечи, прихрамывая и заставляя прохожих расступаться. Внезапно один из «воробьев» проворно опередил его, срезал банку, выкинул ножи и забрал грош. Сорванец со смехом бросился наутек, осыпаемый громкой бранью. Кто-то из прохожих бросил в него обломок кирпича, но промахнулся.

Фауст наблюдал за всем проницательным взглядом заморского дикаря, который так мало знаком с цивилизацией, что ему подобное убожество и нищета кажутся местным колоритом.

- Давненько я не прогуливался ради удовольствия. Воздух мне кажется свежим. А люди просто очаровательны! Поговори со мной. У меня месяцами не бывает достойного собеседника.

- Значит, даже твоя ровня не хочет говорить с тобой? - подозрительно осведомился Дженкинс.

- У меня нет «ровни». Наверное, неправильный я человек, потому и одинок. Если не считать воображения, то моя работа и есть мой единственный спутник и собеседник, моя глубочайшая страсть, мое всё уже не помню с каких давних пор. Это ужасно - так работать, пробиваться через дебри невежества, сражаться с гнетом экономической необходимости, терпеть глупцов с деньгами и влиятельных идиотов, достигать всего тяжким трудом, гневаться, изнемогать от жары, наблюдать, что всякие низкие люди осыпаны наградами, которыми следовало бы одарить меня, но быть нагруженным настолько, что все равно не получил бы ни малейшего удовлетворения, будь эти награды мне даны - и вдруг все закончено. Я остался без какой-либо цели. Для меня все пути одинаковы. Одинаково бессмысленны. Я лишен всего.

Дженкинс пристально посмотрел на него.

- Странно слышать от вас такое.

- Ты не веришь мне, муравей?! Смеешь сомневаться? - Фауст в ярости повернулся к механику. - Уверяю тебя: я многое претерпел в жизни!

Фауст! Не забывай о своей цели.

Он мрачно усмехнулся.

- Или, возможно, случилось так, что против своей воли ты обнаружил сострадание ко мне? Поскольку слышишь от меня слова, которые готов был произнести сам?

- Я… да, - ответил побледневший и ошарашенный Дженкинс.

- Между нами есть существенная разница. Я знаю тебя до глубины твоей души, а ты меня не понимаешь ни чуточки. Так развлеки меня! Расскажи мне… - Фауст осмотрелся вокруг, выискивая вдохновение на переполненной людьми улице с ее оборванными и несчастными обитателями и с ее грязью. - Расскажи мне…

Спроси его о несчастном случае с каретой Сэндвича.

- Расскажи мне о лорде Сэндвиче и его карете.

- Да я уж все позабыл, - сказал Дженкинс и скривил губы. Он вспоминал. - Это случилось как раз на этой улице. Я… А откуда вы знаете об этом, раз спрашиваете?

- Неважно. Продолжай.

- Я возвращался с фабрики, когда увидел это. Двенадцать часов работы в твоей кузнице деградации человечества, и та толика времени, что у меня осталась… ну… не имеет значения. Я увидел ее, всю позолоченную и разукрашенную, как распоследняя шлюха. Она занимала чуть ли не всю ширину улицы. Вы и вообразить не можете, каким поразительным зрелищем она оказалась здесь

, где у лорда не могло быть достойного дела. Сама Дева Мария не сумела бы наделать большего переполоха.

Люди сбегались на улицу, чтобы увидеть это чудо и хоть одним глазком взглянуть на великого человека - однако он закрыл окна занавесочками. Кучер, как я теперь думаю, заблудился, ибо он был багровый от гнева, а когда толпа недостаточно быстро пропускала карету, костерил их последними словами и хлестал кнутом.

- По-моему, это было неблагоразумно.

- Но на какое-то время срабатывало, - заметил Дженкинс. - А потом кто-то бросил в карету говном.

- Чем?

- Говном. Оно ударилось о карету с этаким влажным шлепком, а после медленно сползло по ее узорчатому боку. Возница так изумился, что застыл. Как и вся улица. Стояли как восковые куклы.

Потом какая-то женщина хрипло расхохоталась. Ее смех смахивал на рев осла. Все словно ожидали именно такого смеха, чтобы им разрешили выпустить пар. Женщины насмехались и потрясали кулаками. Из мостовой вытаскивали булыжники. Они градом сыпались на карету. Мужчины стучали по обоим ее бортам палками.