Джек Кетчам. Повести и рассказы.

Она была его землей, его почвой. Он снова и снова бросал в нее свое семя.

И ползучие растения росли, питаясь.

Перевод: Гена Крокодилов

Коробка с монетами

Посвящается Морту Левину

Потерпите.

Мне нужно рассказать одну историю, но сначала потерпите. Это займет всего минуту.

Вот тезис.

Именно от таинственного мы совершаем скачок к благодати или к злу.

И только оттуда.

Немного знаний, а это все, что у нас есть, — опасная вещь.

Несколько лет назад мы с женой ужинали с друзьями в открытом кафе на Коламбус-авеню и, как это иногда случается, даже когда этого не особенно хочется, разговор зашел о религии, организованной и не очень, и я вспомнил историю об эскимосе и миссионере.

Эскимос спрашивает миссионера:

— Если бы я вообще ничего не знал о вашем Боге и о грехе, попал бы я в ад?

И миссионер отвечает:

— Нет, конечно, нет.

— Тогда чего ради, — спрашивает эскимос, — ты рассказал мне об этом?

Моя жена рассмеялась. Мои друзья, впоследствии ставшие критиками в "New York Times Book Review", натянуто улыбнулись.

Но смысл этой истории, как мне кажется, не в том, что невинность — это благодать или даже добро. Эскимос — это не "благородный дикарь"[8]. А в том, что знание никогда не бывает полным, оно несет в себе сердцевину тайны, кажущейся непроницаемости — и вместе с этим опасную сложность света и тьмы, яркости и тени, в которую нужно проникнуть хотя бы в какой-то степени, чтобы различить обычные предметы на фоне нависшего неба или кишащей людьми земли и, чтобы не споткнуться, начать видеть.

Ну вот, я снова заговорил как фоторепортер. Извините.

К моменту нашего разговора на Коламбус-авеню я проработал в "ABC News" около пяти лет. Я фотографировал Суперкубок и "Рейнджерс", места преступлений и гала-концерты знаменитостей, наводнения в Айове и пожары в Калифорнии, предвыборные кампании мэров и президентов и другие стихийные бедствия. Мне нравилась эта работа как в детстве, когда я бродил с фотоаппаратом по глухим лесам штата Мэн, мне нравился мой фотоаппарат "Brownie". Мне нравилось наблюдение, острый глаз, мгновенная реакция, когда снимок либо получается, либо нет, мне нравились предметы в рамке и колышущиеся образы.

Моя жена, Лора, работала журналисткой в авиационной отрасли. Это означало, что мы почти никогда не бывали дома в одно и то же время. Мы всегда куда-нибудь улетали: Лора освещать съезд, или скандал, или слияние компаний, я отправлялся Бог знает куда, в поисках очередной сенсации. Это было главной причиной, по которой у нас не было детей. Я думаю, что это также было главной причиной, по которой мы были так счастливы, по крайней мере, поначалу. Как у молодоженов, у нас не было времени сомневаться друг в друге или подвергать сомнению решения друг друга, разбираться с мелкими личными обидами, которые могут разлучить двух людей, начинающих совместную жизнь. Время текло быстро, и наша задача заключалась в основном в том, чтобы держаться друг за друга в процессе.

И со временем это чувство усилилось. Есть простая радость в сотрудничестве с другой живой душой в трудных обстоятельствах, которую мало кто ценит. Для двух людей, которые по большей части находятся порознь, и при условии, что между ними изначально есть любовь, каждая встреча — это клей. Это мягкий клей, который позволяет эластично растягивать тонкие нити через города и континенты, пространство и время. Но каждая нить имеет абсолютно одинаковый состав. Она хочет объединиться с другими нитями. Ее химическая цель — вернуться к единству, из которого она возникла. И это происходит.

Так было и у нас.

Но летом 1969 года мы были женаты уже больше года, а у нас еще не было настоящего медового месяца. Мы выкраивали длинные летние выходные в Саг-Харборе в перерывах между работой и говорили: О'кей, это наш медовый месяц, или же выделяли пару дней, чтобы взять напрокат машину и съездить на север штата на ужин с индейкой в честь Дня благодарения в какой-нибудь деревенской гостинице и это тоже был наш медовый месяц. Наши медовые месяцы был похожи на яркие осенние листья на ветру, их трудно поймать, но они прекрасны.