Джек, который построил дом

…Яну вспомнился день, когда позвонил Саня и сказал, что подал документы. Как встретились у старого собора, зашли в «Синюю птицу» – огромное окно кафе выходило на площадь. Борода сделала Санино лицо не взрослее, а старее; он почти не улыбался. На вопрос «куда» снисходительно ответил: «В Израиль, конечно». После «Синей птицы» пошли к нему.

Друг женился еще студентом, они снимали комнатенку в Москве, где родилась дочка, как две капли воды похожая на мать – ту самую девочку, которую Ян много раз видел на фотографиях. Он не умел играть с детьми, хотя малышка пыталась вскарабкаться ему на колени; Саниной жены дома не было.

– Не кури, – попросил Саня.

– Зачем ты едешь? – спросил Ян. Молчать было неловко.

– Чтобы мои дети гордились тем, что они евреи. Чтобы выросли свободными людьми.

Так отвечают на докучливые вопросы.

– Но у вас только один, – Ян кивнул на девочку.

– Скоро ждем второго.

Помолчав, Ян спросил:

– Новые фотографии есть?

Саня помотал головой:

– Не до того.

Почему-то неловко было спросить до чего – давно не виделись.

– Слушай, давай прямо в субботу поедем… ну хотя бы в лесопарк! Поснимаем, я кучу пленки достал.

Друг снисходительно улыбнулся: «Только не в субботу. Шаббат». Он произнес непонятное слово торжественным голосом.

Из дальнейших объяснений Ян не понял ничего. Непонятная суббота, со своим уставом, который запрещено нарушать. Что сказал бы еврей Тео Вульф, часто приезжавший в институт по выходным?..

Поговорили мало и как-то неправильно. У Сани получалось, что только в Израиле можно быть евреем и гордиться этим. Яну не приходило в голову гордиться еврейством. Мозгами, талантом – это понятно, но гордиться тем, что ты родился евреем?.. Интересно, что мог ответить ему новый Саня, не похожий на прежнего, как суббота на шаббат? Он хотел свободы для детей, о себе не упомянул. Кто свободен? Вот эта насупленная продавщица в киоске, где он только что купил сигареты? Миха? У него, пожалуй, есть свобода выбора: Запад или Север. Или свободный человек – это тот, кто не задумывается, свободен он или нет? Если раб постоянно думает о том, что он лишен свободы, то он дважды раб: в жизни и в осознании своего рабства. Полный курс диамата с его «осознанной необходимостью» не поможет ему.

Время от времени они виделись – Саня ждал разрешения без малого три года, как в поговорке про обещанное. Прощаясь, отдал Яну несколько книг и его фотографию: профиль, сигарета в пальцах и дым, наполовину заслоняющий лицо.

Ян часто думал, как небольшой мир вокруг него пришел в движение, медленное пока движение: вот уехал Аркадий, собирается Саня; Миха «примеряет» отъезд. Яков еще не вернулся из отпуска – с надеждой намекал, что грядут большие перемены; движение, движение… Неожиданно захотелось поехать самому – хотелось еще раз увидеть город, который любил отец. Приходили письма от Иосифа, полные родственных заверений, звал в гости: «мой дом – твой дом», «ты мне как сын». Это было непривычно и потому тяготило: обильное застолье, родственники с незапоминающимися именами, длинные тосты. Вот если бы можно было бросить сумку в гостинице и пошататься с «Федькой» по холмам города, навсегда запомнившегося солнечным…

В годовщину смерти Клары Михайловны на могиле поставили памятник. Кусок мрамора обозначил место, где лежит бабушка. Камень – песок – прах. Или наоборот: от праха – к мраморной глыбе, которая увековечивает этот прах.

Ян смотрел на высеченные цифры. Выходило, что бабушке было восемьдесят два года, хотя он помнил: семьдесят три. В ее семьдесят три он узнал про гипертонию, научился чистить картошку, варить рис и купил в рыбном магазине тунца. Бегал в аптеку за глазными каплями – ему давали их без рецепта. С тех пор – и по сегодняшний день – бабушке было семьдесят три.

Родные и мертвые не стареют.

И вещи их не меняются – остаются прежними, знакомыми всю жизнь, даже если исчезают навсегда. Как бабушкино платье из шершавой материи, которое он помнил всегда.

Помнил, как бабушка, откинув голову, водила над дрожащим веком рукой с пипеткой. Как он раздраженно вскакивал: «Ну что же ты не сказала…» Как редко она просила что-то сделать и как много делала сама. Не «ишачила», а просто делала – тихо, незаметно, каждый день.

Ян представил, как в трех тысячах километров отсюда Иосиф и Гедали ставили памятник отцу, мраморную глыбу с цифрами. Отцу было пятьдесят шесть лет.

Яков появился последним. Все трое постояли у могилы; стемнело.

Бабушка и Урсула. Нет, не так: бабушка и была Урсула. «Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник».

Связан – и значит, не может оставить их, недвижимых, отмеченных куском камня.

Оказывается, может.

Ужинать Яков отказался. Поставил на проигрыватель пластинку, сам отошел к окну. Слушал и курил. Гремел Бах. Яков повернулся к Аде и коротко бросил:

– Уезжаю.

Прижав ладонь ко рту, сестра испуганно уставилась на него.