Джинсы мертвых торчков

Када я увидел этого симпатичного, хоть и малорослого молодого мужика в кожане, с зализанным назад темным хайром, я перво-наперво пиздюку карты выложил. Скал, чё не хочу борзым показаться, я ж допускаю, чё в Америке это не так, но тока в Соединенке Чак Поц – имя чудацкое. Скал иму, чё с такой погремухой он тут конченым пиздюком выглядеть будет. Само собой, он за эту хуйню в курсах был: скал мине, чё настоящее иво имя – Чарльз Поцора, ну и он теперь уже врубился, чё в Соединенке это чё-то совсем другое значит, но оно уже к ниму привязалося. Агент пиздюка скал, чё имя у него «чересчур латиносское» и иму не будут ведущих ролей белых англосаксов давать. Ну как типа Николас Коппола Николасом Кейджем стал, так и Чарльз Поцора стал Чаком Поцем.

Кароч, работали мы с ним в тюряге: он слушал, а я и еще некоторые парни иму втирали. Мы сделали записи с тренером по диалектам, ебаньком с полным хавальником мудей, чё за акценты Шотландии пиздоболил. От чувака нихуя понту не было. Я Чаку всяко-разно за тюрягу обрисовал, как под такими типа Тайрона ходил. Дохуя всего полезного иму напел, но акцент у ниво в том кине все равно ржачный был, кабута взяли тово завхоза с «Симпсонов» и лет на пять мудачка на герыч у нас на Кёркгите присадили. Но парень подход имел, смарел на тибя, кабута в натуре слушал, кабута ты особенный. Он всех этих громких заяв напел, чё мы, мол, братья навек. Свидимся в Голливуде!

За язык никто ж не тянул.

Ни разу за шесть лет от этого пиздюка ничё не слыхал, даж после того, как откинулся. Даж после того, как грил своему агенту посылать иму приглашения на выставки, на мою свадьбу и на крестины малютки Грейс. Так я узнал, чё актеры – пиздоболы, а самые лучшие брехуны в собственный фуфляк верят, када иво гонют. Потом, пару месяцов назад, он такой на одну с моих выставок подваливает. Чисто забредает со свиточкой своей. Грит, чё хочет бошку Шармейн Гэррити, своей бывшей женки, с конкретными увечьями.

Скал иму, чё предпочитаю свои заказы в секрете держать. Может, встретимся кофейку попить? Кароч, Чак набрал, и я поехал в Сан-Педро, а щас мы вдвоем по вершинам холмов гуляем. Хоть они и возвышаются над портом, тут можно с глазу на глаз перетереть, особенно на этой безлюдной океанской стороне, с обрывом над серыми камнями внизу и плескающимся об них приливом. Говорю ему, чё обожаю шум прибоя и клекот чаек.

– Когда я был ребенком, мы ездили в Колдингем. Это в Шотландии. Утесы с камнями внизу, как здесь, – гружу иму. – Мама всегда говорила мне, чтобы держался подальше от края, – улыбаюсь. – Понятно, я никогда не слушался.

Чак карабкается вперед, с этой широкой лыбой на щачле.

– Даже не сомневаюсь, чувак! Сам был такой! Мне всегда нужно было дотанцевать до самого краешка этого проклятого обрыва, – и он легким шагом к кромке подходит. Зажмуривается. Руки вытягивает. Ветер волосы ему вверх взметает. Потом он опять открывает эти свои хлопалки и вниз на камни сморит. – Мне тоже нужно было пройти через всю херню! Так уж мы устроены, бро, дотанцовываем до края, а потом мыыыыыыыыыыыыаааааааааа…

Со всей дури в спину пихнув, сталкиваю Чака в эту пустоту, и голос иво сжимается до крика, замедляется, рассеивается. Потом тишина. Отворачуюсь от края и чуйствую солнце на лице, подымаю руку, чёбы моргающие глаза прикрыть. Делаю глубокий вдох и поворачуюсь обратно – глянуть на размозженный труп, чё внизу на скалах валяется. Вокруг ниво прилив пенится, и это напоминает мине, какой он был в конце «Его называют убийцей».

– Я тибе спиздел, братан. Маманю я слушал. И тибе тож свою слушать надо было.

Часть третья. Май 2016. Спорт и искусство

24

Рентон – Вечерина. 114 лет спустя

Хоть мы и выдвинулись с Эдинбурга раненько, «тянучка» еле ползет по М8. Это без балды самая скорбная автомагистраль между европейскими городами. Билеты на финал Кубка были подарены Франко коллекционером иво творчества. Сам-то он втирает, чё особо не парится – халява просто. Больше всех тащится, походу, Больной: он взял напрокат пошлый лимузин, чё должен отвезти нас на безотрадное кладбище надежд в южной части Глэзго. Мине это так себе, хоть и переживаю за подлеченного, но еще нетрудоспособного Спада.

– Нельзя ж такое проюрдонить, – постоянно твердит он.

Франко – единственный, кто не в курсах, как Спад оказался в этом положении, и его разбирает любопытство.

– Ну так чё это, блядь, за история?

– А, э, малехо инфекция в почке, Франко, – говорит Спад. – Вырезать пришлося. Но народ же и с одной живет, да ж?

– Дохуя наркоты за все годы принял, братан.

Кстати за птичек, мы с Больным выступаем по шампусу и марафету: Спад и Бегби обое пас – один по причине здоровья, другой избрал такой образ жизни. Водила вполне пиздатый, и мы его хорошо подмазали, чёбы не выеживался. Чё-то хотел сказать Франко и вдруг вспоминаю:

– Стремно за Чака Поца, да ж? Помнишь, как он у тебя на выставке был?

– Угу, шок, без балды, – соглашается Франко.

– Мине тот фильмец зашел, «Они выполняли свой долг», – хрипит Спад.