Джинсы мертвых торчков

– Купился, задрот хибзовский? – Потом вскакивает и обращается к Конраду: – Ну а ты, беспонтовая жирная бочка с салом, приходи посмареть, как настоящий диджей тут всех порвет, нахуй! – Он поворачивается к Клаусу: – Надеюсь, у тебя есть страховка от смерти, вызванной изумлением, братан, потому как половина этих пиздюков вон там, – он показывает на толпу, – от него, нахуй, передохнет!

– Ja, это хорошо.

Конрад застывает с открытым ртом, роняя на пол бумажную тарелку и пиццу, а затем поворачивается к Рентону:

– Он не может так со мной говорить!

– Он пиздюк, – с облегчением выдыхает Рентон. – Полнейший пиздюк.

Карл на понтах заходит в аппаратную, кивая уходящему диджею. Он думает о Хелене, о том, как был с ней счастлив. Но сейчас он уже не плачет над тем, что все просрал. Он вспоминает маму и папу, все, что они ему дали и принесли в жертву. Теперь уже нет грусти – только жгучее пламя, полыхающее внутри, желание внушать им гордость. Он вспоминает Дрю Базби, Джона Робертсона, Стефана Адама и Руди Скацела и орет в микрофон:

– БЕРЛИН! ВЫ К ЭТОМУ ГОТОВЫЕ, НАХУЙ??!!

Толпа встречает его диким какофоничным ревом, и он ставит «Дай мне любовь», свой прорывной хит, обозначая намерения, а затем плавно переходит к гипнотическому сету. Заведенная публика пляшет под его дудку и в конце просит еще. Уходя под хоровое скандирование «ЭН-СИН…», он не обращает внимания на вылупившегося Конрада и идет к Рентону, поднимая пять пальцев на одной руке и один на другой. В кои-то веки Рентон несказанно рад этому раздражающему жесту.

– Секс-бомба со Стенхауса, – шепчет он Карлу на ухо.

– Отвечаю, – парирует тот.

Неуверенный и деморализованный Конрад выходит вслед за Карлом на сцену, и танцпол мгновенно редеет. Конрад частично возвращает народ, врубая два своих больших хита раньше, чем было запланировано, но выглядит недовольным, и публика чувствует его отчаяние. Ситуацию спасает Рентон, подбадривая свою звезду из-за кулис большим пальцем вверх, когда нервничающий диджей на него поглядывает.

Вдруг за плечом у Рентона появляется Больной. Сжимая в руке пиво, он машет пакетиком кокса и кивает на туалет.

– Этот пиздюк очкует, – говорит Больной. – Хотел бы я посмотреть, как он вырезает почку.

– Видать, он бы ее захавал, – смеется Рентон и идет за ним. – Иму полезно хоть раз сыграть вторую скрипку. Это ж олдовая толпа матерых фанатов хауса. Народ, который ценит классную музыку. И они помнят.

Они добираются до туалета. Больной насыпает дорожки, глядя на Рентона и чувствуя странную любовь и ненависть, которые не в силах объяснить. И то и другое кажется компромиссом, но в то же время окрыляющим и необходимым. Когда Рентон занюхивает дорожку, Больной говорит:

– Знаешь, я тут подумал, как ты можешь вернуть Бегби его бабки.

– Бесполезняк. Пиздюк веревки с миня, нахуй, вьет. Он не возьмет их. Он знает, чё я иво вечный должник и чё это миня убивает, нахуй.

Больной берет свернутую купюру, выгибая брови:

– Ты же знаешь, что у него в Эдинбурге выставка, да?

– Угу, мы на ней играем.

Рентон слегка приоткрывает дверь туалета – глянуть на Конрада, – а потом замечает Карла, который уже развлекается с Клаусом и несколькими женщинами, включая Шанель Хеммингуорт, пишущую о танцевальной музыке.

Когда он закрывает дверь, Больной втягивает дорожку и выпрямляется как пружина:

– А за пару дней до этого он выставляет на аукцион «Литские головы».

Рентон пожимает плечами, приступая к следующей пуделиной лапе:

– Ну и?

– Ну и купи эти головы. Набавь цену, а потом выиграй аукцион, переплати за них.

Лицо Рентона расплывается в улыбке:

– Если я набавлю цену за головы и куплю их дороже, чем они стоят…

– Ты вынудишь его взять лавэ. Так ты погасишь свои обязательства – вернешь пиздюку то, чё ему должен.

– А мне по приколу, – улыбается Рентон, проверяя свой телефон. – Помяни чертяку, – говорит он, показывая эсэмэску, которая только что пришла от «Франко».

«Есть билеты в представительскую ложу на финал Кубка в Хэмпдене для тебя, меня, Больного и Спада».

Выкатив глаза, Больной говорит:

– И вот этот пиздюк Бегби добровольно совершает великодушный поступок, в самый первый раз за всю свою жизнь. Что за день, бля!

– Ну, такой он теперь и есть, мистер Паинька, – говорит Рентон.

23

Бегби – Чак Поц

Вспомнил за то, как с этим парнем познакомился, в тюряге еще. Миня неслабо поразило, чё крупная голливудская звезда ко мне на стрелку придет, прямо на крытку ебаную. Прикол в том, чё он хотел, чёбы я помог иму к роли отморозка подготовиться. Иму надо было акцент подделать, у них там европейский артхаусный режиссер хотел кинчик по книжке какого-то детективщика забацать. Оно и понятно: пиздюк, чё ее написал, гору бабок поднял, но миня никада эти книжонки не прикалывали. Их же для терпил пишут: завсида полисыю охуенными, блядь, героями выставляют.

А полисыя – никакие не охуенные герои.