Джинсы в горошек

– На рубль стихов – это же сколько строчек? – поинтересовалась продавщица.

– Не знаю…

Пусть только попробует сказать, что ей от нас ничего не надо! Я вымою пол, стены и потолок. Буду читать все стихи, которые мы учили в классе. До вечера от неё не отстану!

– Ладно, – кивнула продавщица, – забирайте свой горох. Пускай будет на рубль дешевле. Я эти стихи ещё в школе терпеть не могла. Можешь считать, я тебе заплатила – чтоб их не слушать!

Восемь банок были упакованы в толстую голубую плёнку. Это были самые красивые, самые замечательные банки на свете.

Довольный Мишка тащил нашу добычу, а я несла уставшую Ветку. Я шла и радовалась запахам рынка, ветру, зелёным букетам петрушки и новенькой черемше… И тому, что больше не случится ничего неожиданного.

И только я об этом подумала, как нас догнал голос:

– Ой, Тань, смотри! Это не Мишка твой? Ми-и-ишенька…

Мишка нахмурился и обречённо потопал к прилавку.

Старушка, стоявшая за прилавком с мёдом и жёлтыми яблоками, радостно переводила взгляд с Мишки на покупательницу в длинном пальто.

– Ну ты, Мишенька, повзрослел – я тебя сразу и не узнала! Тань, а как вырос-то…

Покупательница тоже заохала, заулыбалась… Правда, её улыбка показалась мне слишком широкой.

– Мишу-у-уньчик… – пропела она. – Вот надо же, повезло! Ты здесь откуда?

– В парк приехал, – буркнул Мишка, – на колесе обозрения покататься.

– А на рынке чего?..

– За горошком зашли. Для собаки. Она, кроме горошка, ничего не ест.

– Ну надо же… А я так скучала, так скучала! Всё думаю: надо вам позвонить… И то одно, то другое… Дела… Да и болела я.

Вздохнув, она уложила яблоки в корзинку, потом подумала, вытащила большой кошелёк и вздохнула над ним ещё раз:

– Дай-ка я тебе… – Она протянула Мишке сложенную купюру, подумала, пожевала губами и добавила ещё одну: – Вот. Купишь себе что-нибудь хорошее…

– Спасибо. – Мишка не глядя затолкал деньги в карман.

– Ещё и за тортом надо, и в магазин… Такое дорогое всё стало, ужас…

Яблочная старушка печально закивала в ответ. А Мишка, не дослушав, дёрнул меня за руку:

– Пошли!

Он выскочил за ограду, помчался по ступенькам – вниз, в подземный переход, быстрей, быстрей, не оглядываясь. Наверное, боялся, что я начну задавать вопросы.

Так мы и шли, словно каждый спешил по своим делам. И только у подъезда девятиэтажки Мишка остановился и сказал:

– Скучает она, ага… За два года не позвонила ни разу.

Ещё вчера я бы не поверила, что так бывает. А сегодня даже не стала спрашивать почему.

Я помогла Мишке перевязать упаковку оранжевой лентой. У меня даже бант получился не хуже, чем у Аньки. Под ленту Мишка засунул открытку.

– Хочешь, я тебя тут подожду? – спросила я.

– Не хочу.

Лифт не работал. Пыхтя, мы тащились на девятый этаж. Я предложила нести упаковку по очереди, но Мишка так на меня зыркнул, что я сразу поняла: слабым девочкам лучше не выпрашивать консервы, а молча держать под мышкой собачку.

Наконец мы дотопали до тридцать четвёртой квартиры.

Мишка застыл перед коричневой дверью. Дотронулся до звонка. На секунду замер… И опустил руку.

Я почти поверила: вот сейчас он повернётся ко мне и снова скажет: «Пошли!»

Но он всё-таки позвонил.

Тишина. Ни музыки, ни голосов.

Мишка ещё раз нажал на кнопку.

Неужели в квартире никого нет?

Наконец мы услышали странный стук. Бум-бум… Кто-то крикнул: «Уже иду».

Дверь открылась. На пороге, опираясь на костыли, стоял мужчина в мятых шортах. Толстую загипсованную ногу украшал розовый шерстяной носок.

Мишка растерянно шмыгнул носом.

Он молчал, а я будто читала его мысли. Так в комиксах над людьми висят облачка со словами.

Я знала: два года он представлял, как приедет сюда, позвонит, и отец откроет, а он сунет ему в руки подарок.

Я видела: он чувствует себя дураком с этой нарядной упаковкой, которую непонятно куда девать.

И я ничем не могла помочь.

Мишка стоял перед открытой дверью, как перед зеркалом с увеличительным стеклом.

Просто невероятно! Одинаковые волосы – и точно так же торчат на затылке. Одинаковые глаза. А ещё у них были одинаковые уши. И сейчас они полыхали красным.

– Лёш, это кто? – раздался женский голос из глубины квартиры.

– Этажом ошиблись…

И тут же со страшным топотом в прихожую влетел малыш в колготках и майке.

Выскочил вперёд и звонко закричал:

– А у папы деньложденье!

Он улыбался, тянул шею, пытаясь понять, что же такое им принесли.

– Поздравляю, – пробурчал Мишка и, не выпуская из рук упаковки, помчался по лестнице.

Оказалось, что спускаться ещё тяжелее.

Какой-то заколдованный дом с бесконечными ступеньками.

Восьмой, шестой… Я жутко устала.

На четвёртом у лифта было написано: «Бейонсе – отстой».

Мишка нашёлся на втором этаже. Стоял, уткнувшись в облезлую стену. Я на цыпочках прошла мимо, дёрнула Ветку за поводок, чтобы она к нему не приставала.

Скамейка во дворе была холодной, и я подложила руки под попу, чтоб не замёрзнуть.

Наконец из подъезда вышел Мишка. Зарёванный и лохматый, с упаковкой горошка в руках. Правда, оранжевой ленты на ней уже не было.

– Хочешь на колесо обозрения? – спросил он.

– Чего? – растерялась я.

– Можно ещё мороженое купить. И чебуреки…