Джони, оу-е! Или назад в СССР

— А как у тебя всё это получается? Ведь ты же нигде не учился. Я узнавала. Ты в музыкальную школу только-только записался. В том году ты совсем и не блистал на пении. Нотную грамоту не осилил, а в этом году целые партитуры расписываешь для разных инструментов.

— Я самоучка, Людмила Фёдоровна. В этом году, что-то в голову взбрело. Самоучитель по гитаре выштудировал, стихов написал. Самородок я!

— Вот… Снова… Обратили внимание, Светлана Яковлевна, какое он слово использовал? Выштудировал… Тут сама-то язык свернёшь, а он «выштудировал».

— Взрослеют мальчишки.

— Это им только кажется, Светлана Яковлевна, что они взрослеют. Что за поцелуйчики в шестом классе и «ночи до утра»?

— Так я не про себя писал, — усмехнулся я, думая, что — точно не про себя.

— А про кого ты писал стихи?

— А на вырост, как ботинки покупают. Стоят они и ждут, когда их наденут. Мысли на вырост… О! Надо песню такую написать: «Мысли на вырост»!

— Не бывает так! — поджала губы Людмила Фёдоровна.

— Чего не бывает?

— Мыслей на вырост и любви в двенадцать лет.

— Что вы говорите?! — не выдержал я. — Я то, что я сейчас влюблён в Людку Соловьёву? И ещё нескольким пацанам она нравится? Может быть, это и несерьёзно… Скорее всего, это — не серьёзно и пройдёт, но оно есть здесь и сейчас…

— Это не любовь, Женя, а влюблённость, — уточнила Светлана Яковлевна, — но ты не волнуйся. Я тебя понимаю, и ты абсолютно прав. А Людмила Фёдоровна… Она тоже тебя и вас, детей понимает… Просто… Мы, взрослые, знаем, какие от влюблённости могут быть проблемы. И переживаем за вас.

Я от услышанного раскрыл рот. Светлана Яковлевна смотрела на меня и ласково улыбалась, а Людмила Фёдоровна хмурилась и отворачивала лицо. Я специально вспомнил про Соловьёву Людку, за которой Женька с Мишкой действительно «бегали» в пятом классе. Сейчас-то куда мне бегать за Людкой? А вот Мишка по ней всё ещё «сохнуть», продолжая, между прочим, обзывать «набором костей». Вот такая она детская любовь.

— А я, между прочим, песню написал, про Людку Соловьёву. Хотите послушать?

— Конечно, хотим, — встрепенулась Людмила Фёдоровна.

Я как раз остановил магнитофон, не дав включиться этой песне. Она была сыграна мной, как и оригинал, почти в роковом исполнении, с двумя гитарами, флэнджером, органом, хорошим басом и «гитарными» барабанами, наложенными мной многократно, и я не хотел, чтобы у музыкантов сбился настрой из-за совершенно другой манеры игры. В своей песне я пел не тридцать лет Светке Соколовой, а двадцать. Других изменений не вносил[31].

— Ты же говорил про Люду Соловьёву? Из твоего класса? — спросила директор. — У нас в школе нет Соколовой Светы.

Завуч продолжала хмуриться.

— Я знаю, что нет. Специально узнавал. Орлова есть в десятом.

— А что же ты так, э-э-э, иносказательно? Так в любви не признаются, — усмехнулась директриса.

— Что я ненормальный, что ли её позорить. Её же потом все наши засмеют. А ей больше Мишка нравится. А про букет она сама вспомнит, если захочет. А не вспомнит, так на нет, и суда нет, — сказал я и вроде как «вздохнул». Устал я играть маленьких, но что делать? Приходилось изображать из себя «няшку».

— Молодец, Женя! А я как раз и хотела сказать тебе это, а ты сам додумался.

Пока мы мусолили «Светку Соколову», бас-гитарист с Поповым уже наяривали из неё рифы.

— Извините, Светлана Яковлевна, я спать рано ложусь, а мы ещё…

Договорить я не успел. Директриса кивнула, встала со скамейки и потянув за руку завуча пошла на выход.

— Репетируйте ребята! У вас хорошо получается!

Людмила Фёдоровна ничего не сказала, но выходя из спортзала, кинула на меня недобрый взгляд.

Когда за ними закрылась дверь, я повернулся к музыкантам и увидел на их лицах счастье.

— Что такое? — спросил я.

— Поставь ещё раз, — попросил барабанщик. — Это кайф. Как ты на гитаре так намострячился барабаны изображать?

— Жить захочешь и не так «раскорячишься», — поговорил я. — Слушайте, так и быть. Завтра хотел вам включить, но если хотите, слушайте, а я пошёл. Уморили они меня.

— Но ты — молоток, Джон. Развёл их как котят, — одобрительно покивал головой бас-гитарист.

— Спасибо за комплимент, — поблагодарил я. — «Ноту» сломаете, убью.

Я пошёл к уличному выходу, но потом оглянулся.

— Не вздумайте сейчас сбегать домой, это касается Попова, так как он живёт ближе всех в седьмом доме, принести магнитофон и переписать песни. Вы не выдержите, и покажите их друзьям. Те уговорят вас дать им переписать. До праздничного вечера осталась неделя. Если кто услышит песни, они из новых превратятся в старые. Как Золушкина карета в тыкву… Да и кто-нибудь из других школ передерёт и начнёт их исполнять. Понятно?

Все разом кивнули, и я понял, что зря оставляю магнитофон. Не удержатся. Перепишут…

— Да и фиг с ним, — подумал я. — Мне даже ещё и лучше, если бы по всем школам уже сейчас играли. Что я Гринч, укравший Рождество?