Джуна

Уже говорилось, что поэты и пророки имеют общее происхождение, различаются они общественным поведением. Но грань, разделяющая их, тонка. Случаются моменты (особенно когда тому способствуют жизненные обстоятельства), чувства накалены, и пророк изменяет своей привычке. Потрясенный, возмущенный или взволнованный, он хочет уже не сказать, а высказаться (то бишь высказать себя). Из-под его пера выходят не рифмованные пророчества, как у Нострадамуса, а лирические стихи, пронизанные страстью и болью. Медитация (размышление) уступает место суггестии (внушению).

Здесь, кстати, объяснение обычно не замечаемого парадокса пушкинского «Пророка». Герой стихотворения пережил страшную боль, получив взамен великий дар всеведения.

...Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул...

Все точно в этом описании, все, кроме одного — концовки. Жечь глаголом сердца людей — дело не для пророка; по крайней мере, не для пророка современного. Впрочем, кто знает биографии того же Нострадамуса, Эдгара Кейси или Вольфа Мессинга, согласится, что концовка пушкинского стихотворения для описания их деяний не подходит. Пророк вещает, убеждать — занятие оратора или поэта.

Сказанное справедливо и для стихов Джуны.

Глубокое личное переживание несправедливости заставило ее снова слагать стихи. Сами же стихи ее (да и проза) аллегоричны, притчеобразны. В них надо вчитываться, их следует расшифровывать. В ее стихах на языке образов изложены догадки и прозрения, и потому они заведомо не должны баловать читателя сладким созвучием рифм, укачивать плавным размером. Стихи Джуны интеллектуальны.

Тогда же она в стихах искала выхода переполнявшим чувствам, искала спасения из безвыходности бытия.

А были и безвыходность, и безвыездность. Как и следовало предположить, за границу ее не выпускали. Иностранцы приглашали выступить с лекциями, рассказать подробно о методе лечения, который она разработала. Она радовалась любому предложению, собирала необходимые документы, но повторялось одно и то же. Собраны характеристики, справки, все мелкие и мельчайшие бумажки, необходимые для выезда за границу. На самом последнем этапе Джуне не давали никакого ответа. Ни да ни нет. И это при том, что многие обещали содействие и помощь.

Не говорили, что является причиной регулярных отказов. Лишь многозначительно намекали на какие-то высокие инстанции. Какие? Опять молчание.

Казалось, при ее связях, при том, что она лечила многих партийных деятелей высокого ранга, она могла бы добиться если не разрешения на поездку, то внятного ответа. Ответили лишь однажды, причем этот ответ выглядел как утонченное издевательство или шутка.

«Джуна — национальное достояние, — сказал ей знакомый чиновник, регулярно приезжавший на оздоровительные сеансы. — Нельзя рисковать. А если что случится?»

Признание его легко воспринять и как подтверждение гипотезы, высказанной в предыдущей главе. Впрочем, в России всегда не ведали, что делать с национальным достоянием.

Что касается Джуны, кто взял бы на себя смелость разрешить ей отъезд? Она представляла и стратегическую ценность. Вдруг останется там? Вдруг ее похитят? Устранят?

Оставаться за границей она и в помыслах не имела. Хотела выступать с лекциями, работать. Но выгодней оказывалось держать ее здесь. Всегда под рукой. Лечит, омолаживает.

Иногда пытались ее учить уму-разуму. Звучала пустопорожняя риторика, тоже похожая на издевательство. «Зачем тебе издавать книгу в ФРГ, — спрашивал высокий знакомый, — не патриотично». Но книга в ФРГ все-таки вышла.

Так с чем безуспешно боролась Джуна в тот тяжкий для нее период? и почему ее борьба оказывалась безрезультатной? Она боролась с советским бюрократизмом? Да, с бюрократизмом. С тайными силами, оказавшимися сильней, чем самые высокопоставленные ее покровители, ибо они сильны и безличны, а потому неуязвимы? Да, и с тайными силами тоже.

Однако Джуна проигрывала поединок с многочисленными противниками по другой причине.

Против нее была мифология. Определенный мифологический канон, данницей которого она являлась. Не будь этого канона, Джуна не была тем, кем она является — магом. А если представить невозможное (только представить, чисто умозрительно), что она этот канон разрушила, это означало бы саморазрушение, она утратила бы свои магические свойства.