Джунгли во дворе

Дружок — так окрестил я ее тотчас.

— Ну что же ты испугался, Дружок? Что же ты, дурачок, испугался!..

Приближалось время обеда.

Надо сказать, что это был один из последних моих приездов в лесхозовский сарайчик. А потому почти никакой еды там не оставалось, была только та, что я привез с собой из Москвы и теперь нес в сумке. И еды-то, честно говоря, было кот наплакал. Я ведь собирался непоздно возвратиться в Москву и там обедать. Так что не обеда время приближалось для меня, а легкой закуски. И вот, стоило зашелестеть бумагой, разворачивая хлеб и сосиски, как Дружок опрометью подбежал ко мне и от нетерпения слегка зарычал. Я бросил ему сосиску — она с быстротой звука исчезла, и, не в силах сдержать нетерпение, переминаясь с ноги на ногу и горящими глазами глядя на мои руки, он зарычал опять. Мне это не понравилось. Я даже подумал, что при всем благородстве, которое он уже показал, не мешая фотографировать, он все же не настолько благороден, чтобы не смотреть в глаза, вымаливая подачку. Вот где проявился неприятный инстинкт!

— Ты что?! — сказал я, раздосадованный. — Теперь уж и меня готов съесть?

Но и это мой Дружок понял. И взял себя в руки. Схватив полсосиски, которые я ему бросил после своих слов, он уже не вел себя так невоздержанно. Сделав явное усилие над собой, он слегка отбежал и постарался опять изобразить на своей морде выражение расположенности и привета. Хотя насколько он был голоден, можно было понять по тому, с какой молниеносной скоростью он проглотил и хлеб, который я ему бросил. И последнюю сосиску.

Мы немного походили по опушке, потом отдохнули, лежа на краю Русского поля в зарослях великолепных ромашек. И здесь Дружок вел себя с достоинством. Единственное, в чем он позволил себе собезьянничать с меня, — это тоже улечься и даже спать. Но это было, как я понял теперь, не обезьянничанье, а солидарность. Видимо, к тому же он действительно захотел поспать. Все-таки время от времени он поднимал голову и смотрел, не скрылся ли я от него опять…

Именно здесь, лежа среди ромашек, глядя на Дружка и размышляя, я понял: ужасно люблю таких вот собак. С такими и начинаешь по-настоящему понимать: волк все же не то. Волк — индивидуалист, эгоцентрик и хищник. Разбойник, словом. С ним все же по-настоящему не договоришься. А вот такой Дружок — это да! С ним ничего не страшно, с ним жить да жить. Словом, он настоящий друг.

Пора было, однако, возвращаться в сарайчик, а затем и в Москву. Когда мы шли по деревне, я спрашивал у встречных, не знают ли, чья собака. Никто не знал. Что делать? Надо было куда-то Дружка пристроить, куда-то Дружка при…

И тут только я осознал, что происходит. Я собираюсь избавиться от Дружка. О господи. Но что же, но что же делать?

Взять его в Москву с собой? Но что же с ним будет в Москве? Что он будет делать во время моих частых отъездов? Не могу же я брать его с собой в командировки, а дома присматривать некому, я один…

Что же делать? Куда же все-таки Дружка девать?

— Хотите? — спросил я кого-то в деревне.

— Да что вы! У нас своих хватает. А собака хорошая…

— Да вот именно что хорошая.

Пришли к сарайчику.

И здесь мой Дружок проявил тактичность — не пошел со мной без приглашения внутрь. Я лихорадочно искал, чем бы его накормить. Нашел сахар — не ест, конфеты — не ест. Правда, был мясной суп десятидневной давности, я выловил оставшийся там маленький кусочек мяса и дал Дружку, а суп вылил. Вылил потому, что не мог кормить благородного Дружка старым и явно прокисшим супом, вылил из уважения к нему. А потом видел, как он вылизывает землю в том самом месте…

Приближалось время автобуса, а надо было Дружка накормить и вообще что-то придумать. Но что, господи, что? Была и еще одна подробность. Пока я собирал вещи, проходил мимо какой-то подвыпивший мужичок, и очень уж захотелось ему Дружка погладить. Ничего не вышло, как он ни свистел и ни чмокал. Мне этот мужичок тоже почему-то не понравился с первого взгляда.

А потом я повел Дружка к жившему по соседству леснику Николаю Сергеевичу, хорошему человеку, с тем чтобы попросить у него чего-нибудь для Дружка поесть и вообще посоветоваться, куда же его все-таки пристроить. И Николая Сергеевича мой друг сразу же признал, до того даже, как тот начал его кормить.

Надо было торопиться. Николай Сергеевич вспомнил, что есть в лесхозе какой-то охотник без собаки, вот ему Дружка и надо бы отдать. Он пошел за охотником, а мы вернулись в сарайчик. Я принялся укладывать оставшиеся вещи в рюкзак. Дружок уже освоился, исследовал ближайшие окрестности и, похоже, чувствовал себя как дома. Похоже, его ничуть не смутило то, что у меня не приличный дом, а всего лишь сарайчик, во всяком случае если и смутило, то он этого не показывал. Ему нравилось у меня, это было ясно.

Пришел Николай Сергеевич вместе с охотником, мужчиной средних лет. Они стали звать Дружка.