Джузеппе Бальзамо (Части 4, 5)

— Итак, я приближаюсь к развязке, — продолжал Бальзамо. — Точно так же, как вы, имея в своем распоряжении целый штат полицейских, узнали, что я граф де Феникс, я не хуже вас знаю, что вы господин де Сартин.

— Ну и что же? — в смущении пролепетал начальник полиции. — Да, я господин де Сартин. Нашли чем удивить!

— Пора бы вам понять, что господин де Сартин и есть тот самый господин, который ведет учет в регистре, занимается покупкой, упаковкой; именно он втайне от короля, а может быть, и с его ведома, спекулирует на желудках двадцати семи миллионов французов, вопреки своей прямой обязанности досыта их накормить. Вообразите, какой поднимется крик, если эти махинации станут достоянием гласности! Народ вас не любит, а король жесток: как только голодные потребуют вашу голову, его величество — дабы отвести от себя всякое подозрение в соучастии, если и впрямь имело место это соучастие, или для того, чтобы свершилось правосудие, — его величество не преминет приговорить вас к такой же виселице, на которой болтался Ангерран де Мариньи, помните?

— Смутно, — сильно побледнев, пробормотал г-н де Сартин. — Должен заметить, что разговаривать о виселице с человеком моего положения — это, по меньшей мере, дурной тон.

— Я говорю с вами об этом потому, дорогой мой, — возразил Бальзамо, — что у меня перед глазами так и стоит бедный Ангерран. Могу поклясться, что то был безупречный нормандский рыцарь, носивший звучное имя, потомок аристократического рода. Он был камергером Франции, капитаном Лувра, интендантом финансов и построек; он носил имя графа де Лонгвиля, а это графство было, пожалуй, побольше, чем находящееся в вашем владении графство Альби. Так вот, милостивый государь, я видел, как его вешали в Монфоконе, где он сам приказал соорудить виселицу. Помилуй Бог! Я не раз повторял ему: "Ангерран, мой дорогой Ангерран, берегитесь! Вы так самовластно распоряжаетесь финансами, что Карл Валуа этого вам не простит". Он не послушал меня, сударь, и кончил плохо. Увы! Если бы вы знали, сколько я перевидел префектов полиции, начиная с Понтия Пилата, осудившего Иисуса Христа, и кончая господином Бертеном де Бель-Иль, графом де Бурдей, сеньором де Брантомом, вашим предшественником, приказавшим поставить в городе фонари и запретившим купы деревьев.

Господин де Сартин встал, тщетно пытаясь скрыть охватившее его волнение.

— Ну что же, можете выдвинуть против меня обвинение, если вам так угодно. Однако чего стоит свидетельство человека, что сам висит на волоске?

— Будьте осторожны, сударь! — предостерег его Бальзамо. — Чаще всего хозяином положения оказывается тот, чье положение на первый взгляд весьма шатко. Стоит мне во всех подробностях описать историю со скупленным зерном моему корреспонденту, то есть Фридриху (как вы знаете, он философ), и Фридрих немедленно напишет о ней, сопроводив своим комментарием, господину Аруэ де Вольтеру. Надеюсь, о нем вам известно хотя бы понаслышке. Он сделает из этого забавную сказочку в стиле "Человека с сорока экю". Тогда господин д’Аламбер, непревзойденный математик, подсчитает, что скрытым вами зерном можно было бы кормить сто миллионов на протяжении трех-четырех лет. А Гельвеций установит, что если стоимость зерна выразить в экю достоинством в шесть ливров и сложить эти монеты столбиком, то столбик достал бы до Луны, или, если эту сумму перевести в банковские билеты и уложить их в один ряд, можно было бы добраться до Санкт-Петербурга. Эти расчеты вдохновят господина де Лагарпа на скверную драму; Дидро — на беседу в духе "Отца семейства"; Жан Жака Руссо из Женевы — на толкование этой встречи с комментариями, и он больно укусит, стоит ему только взяться за дело; господин Карон де Бомарше напишет воспоминания, а уж ему не приведи Господь наступить на ногу; господин Гримм черкнет письмецо; господин Гольбах сочинит тяжеловесный каламбур; господин де Мармонтель, который погубит вас неловкой защитой, — сочувственную нравоучительную басню. А когда обо всем этом заговорят в кафе "Режанс", в Пале-Рояле, у Одино, у королевских танцовщиков, находящихся, как вы знаете, на содержании господина Николе? Ах, господин граф д’Альби, думаю, что вас, начальника полиции, ждет еще более печальный конец, нежели бедного Ангеррана де Мариньи, о котором вы даже слышать ничего не хотите! Ведь он считал себя невиновным и, уже поднявшись на эшафот, так искренне мне об этом говорил, что я не мог ему не поверить.

При этих словах, забыв всякое приличие, г-н де Сартин сорвал с головы парик и вытер пот со лба.

— Хорошо, пусть так, меня это не остановит, — пролепетал он. — Вы вольны сделать со мной все, что вам вздумается. У вас свои доказательства, у меня — свои. Вы останетесь при своей тайне, а у меня останется эта шкатулка.

— Вот в этом вы глубоко заблуждаетесь, и я, признаться, удивлен тем, что столь умный человек может быть до такой степени наивен. Эта шкатулка…

— Так что шкатулка?

— Она у вас не останется.