– Уже четверть одиннадцатого.
– Да, правда, а графини все еще нет. Я вам скажу одну вещь.
– Говорите.
– У меня есть опасение.
– Какое?
– Я опасаюсь, не приключилась ли какая-нибудь неприятность с нашей бедной графиней. Вы-то должны быть осведомлены.
– Почему именно я?
– Да потому, что вы принимали в этом заговоре самое непосредственное участие.
– В таком случае, – доверительно ответила г-жа де Мирпуа, – признаюсь вам, герцог: у меня тоже есть серьезные опасения. Наша приятельница герцогиня – беспощадный противник, наносящий удар даже при отступлении, как парфеняне, а ведь она отступила. Посмотрите, как взволнован де Шуазель, несмотря на желание казаться спокойным. Глядите: ему не сидится на месте, он не сводит взгляда с короля.
Ну так что же, они что-нибудь задумали? Признайтесь.
– Я ничего не знаю, герцог, но согласна с вами.
– Чего они пытаются добиться?
– Опоздания, дорогой герцог. Вы же знаете, как говорят: важно выиграть время. Завтра может случиться непредвиденное событие, которое заставит отложить это представление ко двору на неопределенный срок. Возможно, ее высочество приедет в Компьень завтра, а не через четыре дня. Может быть, хотели просто протянуть время до завтра?
– Вы знаете, ваша сказочка очень похожа на правду. Ведь графини все еще нет, черт побери!
– А король уже теряет терпение, взглянете!
– Он уже в третий раз подходит к окну. Король действительно страдает.
– Дальше будет еще хуже.
– То есть как?
– Послушайте. Сейчас двадцать минут одиннадцатого.
– Верно.
– Теперь я могу вам сказать все.
– Ну так говорите же!
Госпожа де Мирпуа огляделась, затем прошептала:
– Так вот, она не приедет.
– Боже мой, сударыня, но ведь это будет ужасный скандал!
– Можно будет возбудить процесс, герцог, судебный процесс.., потому что во всей этой истории – а уж я-то знаю наверное – есть и похищение, и насилие, и даже, если хотите, оскорбление его величества. Шуазели все поставили на карту в этой игре.
– Очень неосмотрительно с их стороны.
– Ничего не поделаешь! Страсть ослепляет.
– Вот в чем преимущество людей бесстрастных, как мы с вами: мы на все смотрим неизмеримо трезвее.
– Смотрите, король опять подошел к окну.
В самом деле, Людовик XV, хмурый, обеспокоенный, раздраженный, подошел к окну и, опершись рукой на резную задвижку, прижался лбом к прохладному стеклу.
В это время по залу пробежал, как шелест листьев перед грозой, шепоток разговоров между придворными.
Все переводили взгляд с настенных часов на короля и обратно.
Часы пробили половину одиннадцатого. Их чистый звук, казалось, прозвенел сталью; ритмические колебания мало-помалу затихли в просторном зале.
Господин де Монеу приблизился к королю.
– Прекрасная погода, сир, – проговорил он робко.
– Да-да, великолепная. Вы что-нибудь во всем этом понимаете, Монеу?
– В чем, сир?
– В этой задержке. Бедная графиня!
– Должно быть, она нездорова, сир, – сказал канцлер – Я могу понять нездоровье госпожи де Граммон, госпожи де Гемене, могу понять, что госпожа д'Эгмон тоже нездорова. Но чтобы занемогла графиня – этого я не допускаю.
– Сир! От волнения можно заболеть, а радость графини была так велика!
– Ну, теперь все кончено, – сказал Людовик XV, – теперь она уже не приедет.
Хотя король произнес эти последние слова вполголоса, тишина в зале была такая, что их услышали почти все присутствующие.
Но никто не успел ответить ему даже мысленно, как послышался шум подъезжавшей кареты.
Все головы повернулись к входу, все вопросительно переглянулись.
Король отошел от окна и стал посреди салона, откуда можно было видеть всю галерею.
– Боюсь, что нас ждет неприятная новость, – прошептала г-жа де Мирпуа на ухо генералу, старавшемуся скрыть хитрую улыбку.
Вдруг лицо короля озарилось радостью, глаза заблестели.
– Ее сиятельство графиня Дю Барри! – прокричал привратник главному распорядителю.
– Ее сиятельство графиня де Беарн!
При этих именах все сердца дрогнули, но от чувств самых противоположных. Толпа придворных, влекомых непреодолимым любопытством, подалась к королю.
Так случилось, что ближе всего к королю оказалась г-жа де Мирпуа.
– О, как она хороша! Как хороша! – воскликнула г-жа де Мирпуа и соединила руки как бы молясь, готовая преклониться, точно перед иконой.
Король обернулся и одарил ее улыбкой.
– Это не женщина, это фея! – сказал герцог де Ришелье.
Король улыбнулся старому придворному.
Действительно, никогда еще графиня не была так хороша. Никогда выражение ее лица не было столь нежным, никогда ей не удавалось лучше разыграть волнение, взгляд не был столь скромен, фигура благороднее, походка изящней. Ей удалось вызвать непоказное восхищение присутствующих, а ведь все это происходило – напомним – в салоне королевы, который был салоном представлений ко Двору.