Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

– Если я тебе скажу правду, ты не поверишь; он тут ни при чем. Я отказался потому, что требования семейки Дю Барри начинались с изгнания твоего сына, и не известно еще, какими бы нелепостями они могли закончиться.

– Так ты поссорился с этими ничтожествами?

– И да, и нет: они меня боятся, я их презираю, – они это заслужили.

– Это благородно, но неосторожно.

– Почему ты так думаешь?

– Графиня в фаворе.

– Скажите, пожалуйста!.. – презрительно уронил Ришелье.

–Как ты можешь так говорить!

– Я говорю как человек, чувствующий шаткость положения Дю Барри и готовый, если понадобится, подложить мину в подходящее место, чтобы разнести все в клочья.

– Если я правильно понял, ты оказываешь услугу моему сыну, чтобы уколоть семейство Дю Барри.

– В большой степени – ради этого, твоя проницательность тебя не подвела; твой сын служит мне гранатой, я хочу поджечь с его помощью… А кстати, барон, нет ли у тебя еще дочери?

– Есть…

– Молодая?

– Ей шестнадцать лет.

– Хороша собой?

– Как Венера.

– Она живет в Трианоне?

– Так ты с ней знаком?

– Я провел с ней вечер и целый час проговорил о ней с королем.

– С королем? – вскричал Таверне; щеки его пылали.

– С королем.

– Король говорил о моей дочери, о мадмуазель Андре де Таверне?

– Он с нее глаз не сводит, дорогой мой.

– Неужели?

– Тебе это не по душе?

– Мне?.. Ну что ты!.. Напротив! Король оказывает мне честь, глядя на мою дочь.., но…

– Но что?

– Дело в том, что король…

–..распущен? Ты это хотел сказать?

– Боже меня сохрани дурно отзываться о его величестве; он имеет право быть таким, каким ему хочется быть.

– В таком случае что означает твое удивление? Неужели ты мог вообразить, что король не будет влюбленными глазами смотреть на твою дочь? Ведь мадмуазель Анд-ре – само совершенство!

Таверне ничего не ответил. Он пожал плечами и глубоко задумался. Ришелье следил за ним испытующим взглядом.

– Что же! Я догадываюсь, о чем ты думаешь, – продолжал старый маршал, подвигая свое кресло поближе к барону. – Ты думаешь, что король привык к дурному обществу.., что он якшается со всяким сбродом, как выражаются у Поршеронов, и, следовательно, не станет заглядываться на благородную девицу, полную целомудренной чистоты и невинной любви, что он не заметит это сокровище, полное грации и очарования… Ведь он способен только на непристойные разговоры, пошлые подмигивания да ухаживания за гризетками.

– Решительно, ты великий человек, герцог.

– Почему?

– Потому что ты все верно угадал, – молвил Таверне.

– Однако признайтесь, барон, – продолжал Ришелье, – давно пора нашему властелину перестать заставлять нас, знатных господ, пэров и друзей короля Франции, целовать плоскую и грязную руку куртизанки низкого происхождения. Пора было бы вернуть нам наше достоинство. Ведь он начал с Шатору, урожденной маркизы старинного рода; потом ее сменила Помпадур, дочь и жена откупщика; после нее он опустился до Дю Барри, прозванной попросту Жаннеткой; как бы ей на смену не явилась кухарка Мариторна или пастушка Гатон. Это унизительно для нас, барон. Наши каски украшены короной, а мы склоняем головы перед этими дурами.

– Совершенно верно! – прошептал Таверне. – Теперь мне понятно, что при дворе нет достойных людей из-за новых порядков.

– Раз нет королевы, нет и женщин. Раз нет женщин, нет и придворных. Король содержит гризетку, и на троне теперь восседает простой народ в лице мадмуазель Жанны Вобернье, парижской белошвейки.

– Да, правда, и…

– Видишь ли, барон, – перебил его маршал, – если бы сейчас нашлась умная женщина, желавшая править Францией, для нее нашлась бы прекрасная роль…

– Понятное дело! – с замиранием сердца проговорил Таверне. – К сожалению, место занято.

– Прекрасная роль нашлась бы для женщины, – продолжал маршал, – у которой не было бы таких пороков, как у этих шлюх, однако она должна была бы обладать ловкостью, быть расчетливой и осмотрительной. Она могла бы так высоко взлететь, что о ней продолжали бы говорить даже тогда, когда монархия перестанет существовать. Ты не знаешь, барон, твоя дочь достаточна умна?

– Она очень умна, у нее много здравого смысла.

– Она так хороша собой!

– Ты правда так думаешь?

– Да, она обладает сладострастным очарованием, которое так нравится мужчинам. Вместе с тем она до такой степени добра и целомудренна, что внушает уважение даже женщинам… Такое сокровище надо беречь, дружище!

– Ты говоришь об этом с таким жаром…

– Я? Да я от нее без ума и хоть завтра женился бы на ней, не будь у меня за плечами семидесяти четырех лет. Однако хорошо ли она там устроена? Окружена ли она роскошью, как того заслуживает прекрасный цветок?.. Подумай об этом, барон. Сегодня вечером она одна возвращалась к себе, не имея ни камеристки, ни охраны, только в сопровождении лакея ее высочества, освещавшего ей фонарем дорогу: она была похожа на прислугу.

– Что же ты хочешь, герцог! Ведь ты знаешь, что я небогат.

– Богат ты или нет, дорогой мой, у твоей дочери должна быть по крайней мере камеристка. Таверне вздохнул.

– Я это и сам знаю, – согласился он, – камеристка ей нужна, вернее, была бы нужна.