Джузеппе Гарибальди

«Революционность» Гарибальди не выходит за пределы этих границ. Он придает национальным проблемам исключительную важность. Он напишет своему сыну Риччьотти в ответ на его вопрос:

«Что касается тебя, ты остаешься во Франции. Следи внимательно за начинающимся движением коммун. Если ты увидишь, что оно может привести к возобновлению военных действий против пруссаков, я разрешаю тебе принять в нем участие. И запомни, как только я узнаю на Капрера, что ты присоединился к коммунарам, я немедленно приеду, чтобы быть вместе с тобой. Но если это движение выльется только в борьбу французов с французами — не вмешивайся».

С французами против пруссаков — да. С революционерами против консерваторов, с французами против французов — нет.

Итак, к Коммуне не присоединился человек, который стал бы для всего мира ее символом и одним своим присутствием доказал бы, что в ней воплотилось интернациональное движение.

Может быть, Гарибальди понял несколько месяцев спустя, что был не прав, придерживаясь своей узконациональной политической линии.

Например, когда он узнал, что Гастон Кремье, марсельский журналист, который в Бордо обратился к «сельскому большинству», стал в своем городе жертвой репрессий. Погибли и многие бывшие гарибальдийцы. Амилькаре Чиприани, раненый, был депортирован в Новую Каледонию.

Письмо, которое Гарибальди написал 21 октября мадзинцу Джузеппе Петрони, может быть, свидетельствует о его раскаянии. Гарибальди пишет, что коммунары были «единственными людьми, которые в этот период тирании, обмана, подлости и падения подняли священный стяг права и справедливости и завернулись в него, умирая».

Но Гарибальди с ними не было.

Он прожил весь этот период на Капрера. Он в курсе событий, отвечает на многочисленные письма, но поглощен сельскохозяйственными работами.

Жизнь мирная и неторопливая, созерцательная и отстраненная, размеренный ход которой вдруг нарушается увлечением, поступком, составлением письма, доказывающими, что Гарибальди еще готов к переменам, что его жажда деятельности еще жива.

Так, например, 5 апреля «Экономист Италии» опубликовал проект сельскохозяйственной колонизации Сардинии, его автор — Гарибальди. Речь идет об использовании ста гектаров невозделанных земель, создании сельскохозяйственных колоний с мелкими заводами и агрономическими школами. И апреля он пишет Виктору Гюго, чтобы поблагодарить за его выступление в Бордо.

Много дней он посвящает составлению своего политического завещания. И то, что он составляет его в конце 1871 года, говорит о психологическом климате этого «ужасного года».

«Моим детям, моим друзьям и всем тем, кто разделяет мои убеждения, — пишет он, — я завещаю: любовь к свободе и правде, и ненависть ко лжи и тирании».

«Так как в последние минуты человеческого существа священник, пользуясь состоянием слабости, в котором находится умирающий, заявляет, что покойный исполнил, раскаявшись в свои прошлых заблуждениях, свой долг католика, я утверждаю, находясь в здравом уме и памяти, что никогда не приму услуг священника…»

В XIX веке церковь рассматривала кремацию, как вызов. Но Гарибальди на ней настаивает:

«Я требую от моих детей и моих друзей сжечь мое тело после моей смерти (я думаю, что имею право им распорядиться, так как всю мою жизнь боролся за права человека), собрать немного пепла в хрустальный флакон и поместить его под финикийским можжевельником, моим любимым деревом».

Затем завещание принимает более политический характер. Говоря о положении Италии, Гарибальди пишет:

«Я надеюсь увидеть, как завершится объединение Италии, но если я не буду иметь этого счастья, я советую моим согражданам считать, что так называемые чистые республиканцы с их исключительностью ничуть не лучше, чем умеренные и кюре, и так же как и они, вредны для Италии. Каким бы плохим ни было итальянское правительство, я считаю предпочтительным, если не представится случай быстро его свергнуть, вести себя с ним, следуя великой идее Данте: «Создать Италию даже вместе с чертом» (…) Когда она это сможет и будет сама себе хозяйкой, Италия должна будет провозгласить Республику».

В завещании причины, по которым Гарибальди отказался участвовать в Коммуне, становятся еще яснее. Он хочет быть реалистом, способным на компромисс «даже с чертом», даже с королем.

Впрочем, в последней части завещания он осуждает парламентаризм, «пять сотен докторов, которые, оглушив Италию своей болтовней, приведут ее к гибели». Единственный выход для страны: «Нужно будет выбрать самого честного из итальянцев и назначить его временным диктатором… Система диктатуры продлится до того времени, пока итальянский народ не привыкнет к свободе и ему не будут больше угрожать могущественные соседи. Тогда диктатура уступит место подлинно республиканскому правительству».

Декабрь 1871 года.

Завещание. Преждевременное прощание. В нем — горечь изоляции и уверенность в собственной правоте, вопреки всему и вся. И неприятие перемен, будь то мысли, нрав или люди.

Для Гарибальди в самом деле наступило царство старости, с ее бедами и тоской.