Джузеппе Гарибальди

Новое королевство в самом деле столкнулось с огромными трудностями. Этой сельской стране, разделенной на северную и южную части, объединение дало только монархический фасад. Все должно было решить экономическое развитие и инициативность политиков. Срочные преобразования были тем более необходимы, что в результате демографического скачка население выросло от двадцати пяти миллионов в 1866-м до тридцати одного миллиона в 1887 году. Земли не хватало. Семьи узнали, что такое бедность и даже голод. Они устремились в порты, откуда эмиграционные суда начали их перевозить к новым и далеким континентам — в Америку или в ближнюю Северную Африку. Кое-кто направился во Францию.

Это население не имело права голоса. Существовал избирательный ценз. Только в 1882 году реформа избирательной системы довела число избирателей с двух до семи процентов. В этих условиях политическая жизнь проходила в замкнутом пространстве. Политики отчитывались только перед немногими избирателями, что давало возможность договариваться о комбинациях между собой.

Гарибальди был в левом крыле парламента, которое до 1876 года было в меньшинстве. Придя к власти, оно стало править, используя «трансформизм». У этой политической практики было две стороны. В парламенте она требовала, чтобы глава правительства обеспечил себе большинство, «трансформируя» лидеров оппозиции в союзников. Для этого были необходимы длительные переговоры.

В стране — и это другая сторона трансформизма — между буржуазными кругами северной Италии и «галантуомини»[46] Юга было заключено своего рода соглашение. Последние сохранили за собой право управлять своими владениями так, как они находили нужным, эксплуатируя неграмотную крестьянскую массу. В обмен на это помещики Юга давали возможность представителям буржуазии севера реформировать государство, развивать современную экономику между Турином, Миланом и Генуей, править Ломбардией и Пьемонтом, так походившими на другие страны Западной Европы. Компромисс был достигнут, Юг принесен в жертву. Но привилегированное общество Неаполя, Палермо, Пулы или Калабрии сохранило и приумножило свои доходы.

Гарибальди не понял смысла этой сделки и, таким образом, не мог стать сторонником другой политики. Ему оставалось только клеймить коррупцию.

В летние месяцы 1873 года он заявил, что если «растленное правительство» не изменит политического курса, он и его друзья будут «вынуждены вернуться к организации заговоров». В многочисленных письмах он обличает монархию: «Хорошо править или исчезнуть с политической сцены; вот что левые должны сказать монархии».

Но как воплотить в жизнь эти угрозы в современной Италии?

Чувствуется, что Гарибальди безоружен, в его руках осталось только перо. Например, его возмущают нищенские условия жизни итальянцев, но он не в состоянии найти политическое решение подобной проблемы. Да и возможно ли оно в Италии 1870 — 1880-х годов?

В конце 1871 года Гарибальди заявил, что «Интернационал — солнце будущего». И первый региональный конгресс Интернационала, состоявшийся в Болонье в 1872 году, приветствовал коммунаров и Гарибальди, «красных людей». Недалеко было то время, когда запоют «Бандьера россе»: «La bandiera rossa la trionfera e viva il socialismo e la liberta…»[47]

Когда в 1874-м были арестованы первые итальянские активисты Интернационала, Гарибальди одним из первых выступил в их защиту.

Но очень быстро возникли разногласия. Гарибальди занял глубоко нравственную позицию, он всегда отвергал революцию. Он склонен к социальному компромиссу, он сторонник поэтапного развития, позволяющего избежать насилия.

Непреклонный в своих высказываниях, резкий, он умеет быть и умеренным. Его «реализм» поссорил его с Мадзини и отдалил от социалистов-революционеров. Поэтому в своем обращении к итальянскому народу в 1874 году Интернационал его осуждает:

«Не слушайте Гарибальди. Социализм, такой, каким он его себе представляет, сомнителен. То, что он называет преувеличениями социалистов, на самом деле является нашими основными принципа-ми… Он хотел бы, чтобы ассоциации рабочих были бы только обществами взаимной помощи. Тогда они превратились бы в мелкие и узкие группы, над которыми смеялась бы буржуазия… Итальянские пролетарии, вперед!»

«Пролетарии» — это слово не из лексикона Гарибальди. Он говорит «итальянцы», «народ». Вы не найдете у него и признания классовой борьбы, в которой пролетариат был бы движущей силой. Он предпочитает делить мир по принципам Добра и Зла.

«Два принципа — Добра и Зла, борющихся за главенство в человеческом обществе во все века, дают сегодня, вне всякого сомнения, значительный перевес Злу».

В последние годы жизни Гарибальди стал пессимистом? Мизантропом?