Э.Зорин - Большое гнездо

Во второй раз исчезла в черном омуте рыжая голова Василька.

— Ты покличь-ко его, боярышня, — заговорили в толпе. — Вода нынче холодна, как бы и впрямь не потоп малец. Жалко...

— Василек! — слабо позвала перепуганная Олисава.

— Эй, Василек! — загалдели мужики.

Ни звука в ответ. Только трепыхнулось что-то под кустами, будто метнулся потревоженный сом.

— Кажись, спину показал, — прошептал кто-то с хрипотцой.

— Неужто он?

— Он самый и есть, водяной-то... Радуется!

— Ах ты, господи, — запричитали бабы.

— Кшить вы! — прикрикнули из толпы. Люди грудились, затаив дыхание.

Но все закричали разом, когда снова увидели Василька. Голова его была облеплена илом, словно обросшая мхом кочка.

— Греби, греби сюды! — обрадованно кричали мужики.

Василек обреченно вышел на отмель, опустив руки, дышал глубоко. Посиневшие губы вздрагивали:

— Не нашел я твоего перстенька, боярышня. Утоп он...

— Благо, ты не утоп, малец, — с сочувствием заговорили вокруг. Бабы хлопотали:

— Глянь-ко, замерз, сердешный. Ты исподнее-то сыми.

Подхватив одежку, Василек припустил к лесочку быстрой прытью — переодеваться.

— Эй, мужики! — появился на тропинке, сбегающей с пригорка, обросший сивой бородою остроглазый и приветливый человек. — Аль утоп кто?

— Не, слава богу, никто не утоп.

— Так почто шум? — вплотную подошел незнакомый мужик.

— Да вот боярышня кольцо в омуте обронила...

— Твое, что ль, кольцо? — спросил мужик Олисаву.

— Мое.

— А дорогое ли?

— Золотое, с камушком.

— Ha-ко, — сунул мужик стоявшему рядом с ним холопу неструганый батожок. Сам сбросил зипун, стал стаскивать с себя рубаху.

— В омуте кольцо-то, — предостерегли мужика из толпы.

— А нам ничо, — подмигнул мужик Олисаве черным глазом. — Достанем твое колечко, боярышня, не печалуйся.

— А водяного не боишься? — остерег кто-то во второй раз.

— Может, я сам водяной, тебе-то почто знать?

Толпа отпрянула, никто не произнес ни слова. Мужик вошел в реку, зябко передернул лопатками.

— Э-эх, благословясь! — выдохнул он и скрылся под водой.

В толпе стали осторожно переговариваться:

— Кто такой?

— Пришлый!..

— А ликом, кажись, знаком.

— Уж не Вобей ли? — предполжил кто-то.

— Куды там, Вобей ишшо в запрошлом годе сгиб...

— Да верный ли слушок?

— Сам Одноок сказывал...

— Одноок скажет!

Мужик фыркал и плескался в омуте, как рыба. То здесь пощупает дно, то там. Перстенек маленький, в донный ил зарылся, шутка ли сыскать его в реке! А то и вовсе снесло течением...

Долго нырял мужик, всем наскучило. Толпа стала медленно расходиться: у всех своих дел невпроворот — вона еще сколь пашни оралом не пройдено. Мужики стронули отдохнувших кобыленок, бабы и ребятишки подхватили коробья с зерном.

Одному только старосте делать нечего: как прилип он к берегу, и все про себя смекает: «Вобей али не Вобей? Дай-ко поближе взгляну».

Наконец мужик размашистыми саженками подплыл к берегу, отряхнулся, направился к своей одежке.

— Достал ли колечко-то? — спросил староста.

— Не, — спокойно отвечал мужик.

— А в ладошке чо?

— Отлипни, старой.

— Ты ладошку-то раскрой, — наскочил на него староста петухом. — В ладошке колечко-то!.. Эй, люди!

Мужики неохотно остановили лошаденок.

— Идите сюды! — позвал их староста. — Нашел ин он колечко-то, а не отдает...

— Ну, чо расшумелся, чо?! — мужик застегнул на груди зипун, поднял с земли батожок, замахнулся на старосту.

Отшатнулся староста, заслонился рукою, заблажил:

— Вобей енто, Вобей! Признал я его.

Но Вобей, не оборачиваясь, уже шел размашистым шагом к леску...

3

Давно отслужили в Успенском соборе вечерню, разошлись богомольцы, опустело торговище, закрылись в посаде мастерские, потухли горны. Закрыли Золотые, Серебряные, Медные и Волжские ворота, возле боярских усадеб, постукивая колотушками, прохаживались одни только ночные сторожа. Отшумели пиры, разбрелись по домам бражники. Тихо во Владимире, тихо и благостно, псы и те побрехивают с ленцой...

Спят бояре на пуховых перинах в высоких теремах, видят приятные сны; спят на лавках под шубами бронники, тульники, бочечники, древоделы и мостники, клобучники, белильники и камнесечцы; сползлись в свои смрадные норы лихованные: снится им хлеба краюха да кваса жбан.

Не плещут весла на Клязьме, прижавшись к исадам, сонно покачиваются на спокойной волне большие и малые лодии, поникли спущенные ветрила...

Лишь за рекой, на болонье, полощутся тут и там разбросанные огни костров — это холопы, сменяя друг друга, пасут в ночном боярские табуны. Каких только коней не встретишь на лугу: и вороных, и гнедых, и буланых. Есть там и ливийские красно-коричневые жеребцы, и златогривые красавцы из Византии, и сухопарые кони со змеиной шеей, привезенные булгарскими купцами с далекого Востока. За каждого из них не одной гривной кун плачено, за каждого холоп в ответе.

Нынче поредели табуны: многих коней взял с собою князь, но Однооков табун почти не тронут. Ушли с ним в поход худые лошаденки, а лучшие кони, краса и гордость боярского табуна, остались во Владимире.