e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

рассматривать его новые книги в свете его старых книг».2 Как именно рассматривать, по мнению Бойда, объясняется в его же тексте пятью страницами

раньше: «В “Аде” есть всё, что Набоков считал в жизни существенным. Россия, Америка и изгнание. Родительская любовь, романтическая любовь, первая

любовь и последняя любовь. Три языка, три литературы: русская, английская и

французская. Все его профессии, помимо писательской: энтомология, перевод, 1 ВН-ДБ. С. 221-222.

2 ББ-АГ. С. 613.

521

преподавание шедевров европейской литературы. Но роман – не просто поток

его сознания и мечтаний. Написав “Аду”, Набоков разобрал свой мир по ку-сочкам, чтобы тщательно сложить их заново – один к другому, и воплотить в

них весь познанный им смысл и волшебство».3

Вот так. Отсюда следует, что, перейдя в Америке на английский язык, став «американцем», написав серию романов, а затем, после «Лолиты», в

ореоле мировой славы, укрывшись в Монтрё, – на всём этом пути, – Набоков

никогда не бросал русскую музу и бросить не мог, коль скоро она чуть ли не с

младенчества, неотторжимо, органически была частью рисунка его судьбы.

Обучив родимую музу английскому языку, но никуда её не отпуская, он играл

с ней на разные лады, но всегда в ту или иную «Терру-Антитерру», – и

умудрился тем самым её при себе удержать и даже, в модифицированном ви-де, вариативно развить (недаром же был он непревзойдённым знатоком мимикрии!).

И так получилось, что ситуация, в которую попал Сирин, оказавшись в

Америке, в чём-то даже отвечала его природным качествам, воспитанию и характеру. Каких только национальностей и разного социального происхождения домашних «наставников» и соучеников-тенишевцев он не перевидал в

своём «счастливейшем» детстве. От родителей он воспринял и на всю жизнь

усвоил – судить о людях без предвзятости, по их личностным качествам, при

этом – всегда оставаясь самим собой, своей индивидуальности не ущемляя. Что

же касается Америки, то она давно привлекала Набокова: она была ему по мерке

– по масштабам его таланта и личности. Ещё в конце 1923-го и начале 1924 года

он дважды из Праги в письмах звал Веру – вместе «америкнуть»,1 и не по литературным соображениям этим планам не было дано тогда осуществиться. И

вместе с тем, разве что кроме «Лолиты», нет, наверное, написанного им в Америке и даже Швейцарии романа, в котором бы, так или иначе, не «сквозила»

(одно из самых узнаваемых, типично «набоковских» слов) Россия.

Русский язык и русская литература постоянно сопровождали Набокова в

Америке, и именно там он оставил обширнейшее и ценнейшее наследие в изучении языка и письменной культуры своей незабвенной родины. «В 1940 году, прежде чем начать свою академическую карьеру в Америке, – вспоминал он в

интервью начала 1962-го, – я, к счастью, не пожалел времени на написание ста

лекций – около двух тысяч страниц – по русской литературе, а позже ещё сотни

лекций о великих романистах – от Джейн Остен до Джеймса Джойса. Этого хватило на двадцать академических лет в Уэлсли и Корнелле».2 Первое, перед рус-3 Там же. С. 607.

1 Набоков В. Письма к Вере. С. 62,72.

2 Набоков В. Строгие суждения. С. 17.

522

ской аудиторией, выступление Набокова в Америке состоялось уже 12 октября

1940 года в Нью-Йорке: «Набоков прочёл тогда четыре стихотворения и рассказ

“Лик”. Через месяц публика потребовала нового концерта».3 Устраивались пер-сональные литературные вечера Набокова на русском языке и позднее – в 1949-м и 1952-м годах. Были и публикации, начиная с 1942 года, – стихов и прозы, – в

«Новом журнале»; сохранилась и опубликована многолетняя, с 1941 по 1952

годы, переписка Набокова с В.М. Зензиновым – свидетельство того, насколько

близким и живым для писателя оставалось разбросанное по миру Русское зару-бежье, и как хотелось ему – на родном для американского читателя английском

языке – донести значимость наследия письменной русской культуры.

Вот как суммировал Набоков своё понимание достижений русской класси-ческой литературы в лекции, прочитанной на Празднике искусств в Корнелльском университете 10 апреля 1958 года, всего за полгода до окончания своей

преподавательской деятельности: «Одного XIX века оказалось достаточно, чтобы страна без всякой литературной традиции создала литературу, которая по

своим художественным достоинствам, по своему мировому влиянию, по всему, кроме объёма, сравнялась с английской и французской, хотя эти страны начали

производить свои шедевры значительно раньше».1 В этой же лекции талантли-вые писатели и хорошие читатели были объявлены одной всемирной семьёй:

«…как всемирная семья талантливых писателей перешагивает чрез нацио-нальные барьеры, так же и одарённый читатель – гражданин мира, не подчи-няющийся пространственным и временным законам… Он не принадлежит ни

к одной нации или классу… Русский читатель старой просвещённой России, конечно, гордился Пушкиным и Гоголем, но он также гордился Шекспиром и