Единицы времени

Иосиф и Яков оба принадлежали к одному поколению, оба родились перед войной в Ленинграде в еврейских семьях. Родители Якова позволяли ему делать все, что он хочет, и родители Иосифа тоже не вмешивались ни во что, держались на заднем плане. И у того и у другого послевоенная ранняя собственная ответственность перед жизнью и — в противовес коллективизму — дух абсолютного индивидуализма. Оба были высокообразованными, познания Якова и Иосифа были энциклопедическими и глубокими. Хотя Иосиф, как известно, получал образование, что называется, на дому — сам, но по сравнению с ним наше школьно–законченное — детский сад, часто вредный своими припаянными истинами. Одно время они оба учились в Анне–шуле, рядом с кинотеатром «Спартак», «в чьей плюшевой утробе приятнее, чем вечером в Европе». Яков закончил Горный институт, и геология, помимо поисков полезных ископаемых, была для него наукой размышлений о форме застывшего времени. Окаменелые ритмы геологических слоев он хотел переложить на музыку и услышать музыку Земли — каждая планета во Вселенной имеет свою музыку. Свои философско–геологические размышления он изложил в трактате «Геология и общая теория эволюции природы» и даже его опубликовал. Другим познанием себя и мира для Якова была живопись и теоретические исследования влияния искусства на психику.

В этом эссе я не могу представить всех друзей Якова, написавших о нем стихи, воспоминания, — будет отдельная книга о том, «как было жить ему непросто в кругу обыденных людей, в стране неисправимых Гостов и общепринятых идей!» — скажет о нем коллега–геолог Александр Городницкий. Дмитрий Бобышев посвятит Якову один из лучших своих стихов «Стигматы». «Достоинство» — так назовет статью о Якове писатель Игорь Ефимов. «Всю ночь мы говорили о свободе воли.» — напишет о Якове поэт Игорь Чиннов. «Светлой памяти Якова, друга юности» Андрей Битов посвятит книжечку своих первых рассказов. Открывая выставку Яшиных картин в музее Анны Ахматовой, Андрей сказал: «Яков был мой первый друг, мой друг бесценный, я любил его, как брата, даже больше, чем брата.»

И у Якова, и у Иосифа был дар дружбы — участие в другом человеке. Люди ускользают от друзей, как это часто бывает, с тобой сидят, пьют, разговаривают, дружат и потом — ни звука. У Якова по отношению к друзьям и просто приятным ему людям всегда оставалось место для звука, и у Иосифа тоже.

И что бы сейчас ни писали разные мемуаристы об Иосифе из‑за своих личных обид и зависти, но кто из них сравнится с ним по участию, которое Иосиф принимал в людях? Интересно, кто? Кто был так предан друзьям? Кто знакомил, устраивал, писал рецензии, предисловия, дарил плащи, деньги. Кто? И кто держал связи между друзьями? «Я любил немногих, однако сильно».

Яков рвался на волю от любви, свою «сердечную свободу» не хотел терять. Говорил мне, что не хочет разделять, как собственную кожу, ни с кем свою судьбу. Человек должен охранить себя и стремиться ввысь. В этом наилучшее доказательство независимости. Он не хотел привязываться ни к одному лицу, будь оно самым любимым, хотел полной независимости. Читал строчки Иосифа, вот, мол, Иосиф тоже не думает ни с кем связывать свою судьбу, с очагом семейной жизни:

Как хорошо, что некого винить,

как хорошо, что ты никем не связан,как хорошо, что до смерти любить

тебя никто на свете не обязан.

Эти строчки были для меня горькими. И эти слова тоже сохранились. Наш роман был мучительно–неопределенным. Ни уверенности, ни стойкости в наших отношениях долго не было. Яков проводил свободное от работы время в своем кругу, а я в своем. Была некая загадочность, моментами почти безнадежность, даже не черта, а стена, которую, казалось, я не смогу преодолеть. Сколько противоречивых состояний вызывает нежность, влюбленность, страсть, и как сам себя можешь увести в тупиковую ситуацию. И вдруг внезапно тайная подруга становится женой Якова на целых восемнадцать лет, до самой его смерти. В результате нашего союза Яшина серьезность соединилась с моей смешливостью. Я привлекала Якова как некий вид компенсации его чрезмерной серьезности. Он никогда над собой не подсмеивался, не был шутником, хотя игру слов любил. «В твоем смехе есть что‑то первозданное», — говорил мне Яков и, видно, захотел пожить в первобытной обстановке. У меня никогда не было никаких принципов «как надо», не было никаких жестких правил, а только чувства и интуиция. Я не была ни капризной, ни трудной, хотя и вполне свободной не была. О себе я тогда имела смутное представление, была несложившаяся, неопределенная. И только позже через взаимную любовь я открыла и себя, и других людей. И могу точно сказать, что не только страдание, но и счастье могут приводить людей в сознание. До свидания, господа психологи.