Единицы времени

Кажется, один из немногих в Ленинграде, Вахтин написал открытое письмо в защиту политических заключенных, которое передали в 1968 году по «Голосу Америки». Борис не одобрял наш отъезд в Америку, считая, что Яков должен жить в России, что, несмотря на российский холод, под чужими небесами он не согреется.

Позже в Хьюстоне Якову приснился сон–явь, будто он стоит где‑то на Черной речке, где одно время жили Вахтины, вода в реке черная–черная и крутится кругами. Вдруг он вполоборота видит проходящего мимо Бориса, без шапки, огорченного, угрюмого. Борис идет по направлению к реке и не узнает Якова. Яков хочет догнать его и попросить прощения у Бориса за то, что уехал из России. Кричит ему в след: «Боря, прости!» Борис не оборачивается, бросается в сторону, Яков не может его догнать. Борис исчезает из виду.

Позже узнали: этот сон Якова был в день смерти Бориса. Памяти своего друга Яков написал некролог «Быть живым», опубликованный в журнале «Континент». Некоторые знакомые, согретые любовью Якова к Борису, просили, чтоб Яков писал о них последние слова. Яков уклонился от таких возможностей, догнал Бориса, попросил у него прощения, и писать приходится за него.

Кажется, Борис Вахтин познакомил Якова с Александром Гитовичем, поэтом и переводчиком с китайского и корейского. Гитовича притягивал Восток, индуизм, мистика восточной мудрости, сплав философии и поэзии в звучании стиха. Дача у Гитовича в Комарово была рядом с «будкой» Ахматовой, недалеко от дачи Раисы Берг, известного генетика. Осенью и зимой 1962—1963 годов она предоставила свой дом Якову и Иосифу. Яков жил в первом этаже, Иосиф во втором. И Яков и Иосиф иногда навещали Гитовича, хотя он был намного нас старше. Говорили о поэзии, о переводах, о китайских стихах. Гитович давал читать Иосифу и Якову книги, которые он собирал. С редчайшими книгами «Бхагаватгита», «Махабхарата» Яков познакомился через Гитовича. Позднее он использовал восточный принцип отстранения в своей статье «Как вести себя на допросах». Но ни буддийское отстранение, ни индуистский политеизм, ни исламский мир нетерпимости не привлекали Якова как жизненная философия. Ему были ближе Новый и Ветхий Завет; метафизические горизонты иудаизма и христианства для него были одной книгой. Он считал, что Евангелие развивает идею Ветхого Завета.

Как‑то вечером мы с Яковом зашли к Гитовичу. Около дачи стояли в снегу финские сани с навостренными лыжами, которые будто не боялись, что их уведут. Мне захотелось покататься, и только я приблизилась к ним, тут же выбежала собака–колли и вышла жена Гитовича, имя которой я запомнила — Сильва. Мы зашли в дом. Гитович показался мне каким‑то трагическим, опустошенным, лицо испитое, с бороздами страдания. Гитович прочел несколько своих стихов, потом других неофициальных поэтов, и смеющимися глазами поглядывал на меня. Они с Яковом долго говорили о японских и китайских стихах. Звучали танки или хайку .

В тот вечер, возвращаясь на электричке в город, мы встретили на станции Иосифа. Тогда впервые я услышала из его уст фразу: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Фраза относилась к Гитовичу, «довольно милому человеку» — так много позже скажет о нем в интервью Иосиф.

Как‑то в «будке» у Ахматовой, как вспоминает Лидия Корнеевна Чуковская, Гитович, увидев, что Иосиф снял нагар со свечи, назвал Иосифа «холуем»: думается, переводчик с китайского позавидовал, что Иосиф приносил для Ахматовой воду и топил печку ей, а не ему. Однако, протрезвев, Гитович перед всеми извинился, и они остались в дружеских отношениях. Гитович оказывал Якову особую симпатию еще и за то, что Яков «не вертится в хоре Анны Андреевны», хотя и называл ее «гордостью русской земли». Любовь, симпатия, ревность. «Нет, я не варвар. Я не посягну на то, что мне пока неясно», — писал Александр Гитович об абстрактных картинах, бросая вызов политическим скандалистам в Манеже.

В той электричке Иосиф с Яковом говорили, как природа одного человека и его творений не кажется низкою, а других — эстетически раздражает. «Есть лица, которые я не переношу.» — сказал Иосиф. Я хоть и не переносила, но сказать так не могла. Конечно, каждый делает выбор: нравится — не нравится, и наше отношение поначалу основано на внешности, а потом уже мы примеряем соответствие внешности и поступков, подлинной сущности и видимости. Иосиф, как никто, доверял своему глазу — «орудию эстетики». Он не обращал внимание на неровное обхождение с ним Гитовича, принимал его как есть, Иосиф его переносил. Одно время они даже готовили к изданию книгу стихов «Зимняя почта»; не знаю, какие стихи входили в ту книгу, потому как книга не появилась в печати.