Эдит Пиаф

В Бордо, предпоследнем городе турне перед Бьяриццем, ночью между Эдит и Дугласом произошла сцена. Они бросили друг другу в лицо несколько горьких истин, похожих на помои. Эдит, напичканная снотворными, уснула. Дуглас воспользовался этим и помчался на вокзал, как заяц, за которым гонится собака. Остаток ночи он провел в зале ожидания второго класса, как бродяга, с узелком под мышкой, небритый и нечесаный.

Когда Эдит очнулась от тяжелого сна, Дугги рядом не оказалось. И тогда Великая Пиаф, как безумная, растрепанная, в накинутом на ночную рубашку пальто, вскочила в такси.

- Скорей на вокзал!

- К какому поезду?

- Не знаю. Скорей!

- Я вас спрашиваю, потому что вряд ли успеете к парижскому. Считайте, поезд ушел.

Таксист попал в точку!

"Пойми меня, Момона, мне нельзя было его упускать. Ни в коем

случае, это был мой последний шанс. Я металась как сумасшедшая по

вокзалу, полному отдыхающих, мне было все равно, что на меня

смотрят. Мне надо было его догнать во что бы то ни стало. В

дверях контролер остановил меня: "Ваш билет!" Я сказала: "К

черту!" - и прорвалась.

Я выбежала на перрон. И как в плохом фильме, передо мной

поезд тронулся с места... Представляю, какой у меня был жалкий и

несчастный вид. Одна на этом проклятом вокзале... Все было так

глупо, что я и плакала и смеялась одновременно, как настоящая

сумасшедшая...".

Да, гастроли заканчивались не на веселой ноте...

"Но, Момона, он меня не забыл. Он мне позвонил в Париж и

сказал, что вернется ко мне. Пообещал...".

Я подумала, что обреченным всегда дают много обещаний...

"Момона, этого я любила, а он меня покинул! Как у меня болит

сердце!"

Но сердце у нее болело только в переносном смысле, физически это был самый здоровый орган ее тела. Врачи всегда говорили: "У нее сердце атлета! Оно бьется медленнее, чем у нормальных людей. Все в ее теле сдаст, а сердце еще будет держаться!"

У нее ужасно болели руки, суставы начинали деформироваться. В периоды обострений она не могла ни причесываться, ни держать стакан, приходилось резать ей мясо на тарелке.

В таком состоянии она уехала в Стокгольм, где должна была выступать в "Бернсби", самом крупном шведском мюзик-холле. Перед пятью тысячами зрителей, пропев слова: "У меня от тебя кружится голова", она повернулась как бы вокруг своей оси и мягкой черной тряпочкой осела на пол у микрофона. Публика зааплодировала, думая, что это актерская игра. Опустили занавес, и Эдит унесли.

Тогда в первый раз в жизни ее охватил суеверный ужас.

- Не хочу подыхать в Швеции, хочу вернуться!

- Самолета нет!

- Достаньте! Я тут загнусь!

Она оплатила спецрейс - ДС-4, 80 мест. Страх обошелся ей в полтора миллиона франков... Момент был неподходящий; она зарабатывала меньше, чем тратила.

Несчастья преследовали ее. 22 сентября ее кладут в американский госпиталь в Нейи и срочно оперируют по поводу панкреатита. Когда я спросила знакомого врача, что это такое, он ответил, что, если время для операции упущено, смерть наступает через двадцать четыре или сорок восемь часов и что даже в случае успешной операции выживают три человека из десяти. К Эдит никого не пускали. В который раз она боролась один на один со смертью в слишком чистой и слишком пустой больничной палате.

Я знала, что скрывалось за разными названиями болезней. Когда Эдит оперировали в Нью-Йорке, уже тогда обнаружили рак, уже тогда установили, что он неизлечим. Если бы она вела себя разумно, то продлила бы жизнь на несколько лет, но все равно была обречена.

С тех пор жизнь ее состояла из передышек между пребываниями в больницах. И тем не менее вершины своего творчества ей суждено было достигнуть год спустя.

По выходе из больницы она должна была записать "Милорда": Мы все умоляли ее отказаться. Но она все же сделала эту запись. В одиннадцать часов она выписалась, в два уже репетировала. Она простояла перед микрофоном восемь часов, говоря звукооператорам: "Не останавливайтесь, если я прервусь, снова начать не смогу". Лулу не выдержал:

- Эдит, хватит! Кончайте!

- Не мешай мне петь. У меня больше ничего не осталось в жизни!..

Эти слова мы слышали теперь постоянно. Стоило нам ей возразить, как она произносила эту фразу, и мы умолкали.

На этот раз - как, впрочем, и во многие другие разы - она снова заходит слишком далеко. Лулу использует ситуацию. Он укутывает ее, как ребенка, сажает в свою машину и увозит в Ритбурн, в свой загородный дом. "Эдит, вы отсюда не уедете, пока не поправитесь".

Ей все равно, что он говорит. У нее одно желание: заснуть, забыться... Около нее никого нет, кроме медицинской сестры и Клода Фигюса.

К Клоду она настолько привыкла, что даже не замечает. Но для него она всегда остается самой Великой. Он настолько ее боготворит, что готов сносить все. Лишь бы она возвращалась домой, лишь бы она его не прогоняла, он уже счастлив.

Представляя его, она часто говорила: "Мой секретарь". Это ничего не означало. С тех пор как она его "впустила в дом", он был чаще всего мальчиком на побегушках.