Эдит Пиаф

Но она никогда не отличалась терпением. У нас вошло в привычку болтаться у издателей. Мы забивались куда-нибудь в угол и слушали тех, у кого были имена и кто проигрывал на фортепиано, напевал новые песни, которые им предлагали.

Эдит говорила мне:

- Понимаешь, когда я вижу, как они работают, слушаю их, я учусь.

Мы были по-прежнему невзрачные, маленькие, только что разве одеты чуть получше. Но вкуса у нас было не больше, чем раньше. Нас не опасались. Однажды мы увидели Аннет Лажон, известную в то время певицу. Это случилось у издателя песен Мориса Декрука, который, кстати, хорошо относился к Эдит. Мы торчали у него, как обычно, как вдруг отворилась дверь и появилась высокая, хорошо одетая, красивая, уверенная в себе блондинка. Она начала петь "Чужестранца".

По виду это был нежный человек,

Глаза мечтательные, немножко сумасшедшие,

Со странными отсветами...

Как у всех парней с Севера,

У него были золотистые волосы,

Ангельская улыбка.

Я мечтала об иностранце,

И сердце, отравленное сигаретами,

Вином и глухой тоской,

Каждый вечер его вспоминало...

И кружилась голова.

- Момона, мне нужна эта песня. Она написана для меня. Слушай, это о Мермозе. Я хотела бы, чтобы это произошло между им и мной. Я уверена, что вложила бы в нее всю себя.

Всю жизнь Эдит пела о любви, и каждая песня была о мужчине, который в это время был в ее сердце.

Пока шла репетиция, мы сидели в своем углу. Видимо, это не понравилось Аннет Лажон. Как женщина воспитанная, она подошла к нам и спросила Эдит:

- Как вас зовут?

- Эдит Гассион.

- Знаете, репетиции - не для посторонних.

- О, мадам, это так прекрасно. Вы так хорошо поете!

Эдит была искренна, и Аннет Лажон оставила ее.

Когда она ушла, Эдит сказала Морису Декруку:

- Я бы хотела получить "Чужестранца".

- Невозможно, детка. Аннет только-только закончила работу над этой песней, и, как обычно, она будет ее петь одна. Вы сможете ее взять позднее.

На улице Эдит расхохоталась.

- Видела, как я ее провела, разыграв восхищение? А эту песню я спою сегодня же.

- Как же ты ее разучишь?

- Я ее уже знаю.

Это была правда. Нот у нас не было, но в "Жернисе" был очень хороший пианист, Жан Юремер. Эдит несколько раз ему напела песню, и вечером она произвела фурор. Лепле был доволен, а мы прыгали от восторга.

Спустя четыре дня, когда мы причесывались в туалете, я увидела в зеркало, как вошла Аннет Лажон. Я крикнула: "Эдит!" Она обернулась и получила пару затрещин, от которых у нее чуть не отвалилась голова. Это было справедливо.

- Если бы вы не были талантливы, я бы вам это устроила в зале.

Эдит ничего не сказала. Сказать было нечего.

Через несколько недель Аннет Лажон записала "Чужестранца" на пластинку и получила за нее Гран-при.

"Она его заслужила,- сказала Эдит.- Но я оставлю эту песню в своем репертуаре".

И она это сделала! Эдит всегда поступала так, как считала нужным.

У Лепле каждый вечер собиралось множество разных людей. Здесь были министры, промышленники, актеры, люди с титулами - словом, сливки общества. Эдит думала, что стала актрисой, но была пока только феноменом. В этом качестве ее и пригласили однажды на званый ужин к Жану де Ровера. Мы не знали, кто это. Морис Шевалье сказал Эдит:

- Нужно пойти, детка, это директор журнала "Комедиа". Я попросил, чтобы тебя пригласили. И сказал, что ты очень забавная. Увидишь, тебе будет весело. Я там тоже буду, малыш.

- Хорошо, но я не пойду без сестренки.

- Это можно устроить. Вы увидите, что такое настоящее общество. Там будет министр.

Министры бывали в "Жернисе", мы знали, как они выглядят. Но нам было интересно, как эти люди ведут себя в домашней обстановке. Мы радовались и не ждали никакого подвоха. Эдит надела свое единственное черное платье, то самое, только теперь с двумя рукавами. Я тоже была в черном. Эдит твердо знала: черное всегда элегантно.

И вот мы среди этих людей, одетых в вечерние платья и во фраки. На женщинах драгоценности сверкают, как хрусталь на столе. Я никогда себе такого не представляла, Эдит тоже.

Позади каждого стула стоял лакей. Раньше мы думали, что так бывает только в кино. Нас смущало, что эти типы за нами присматривают. Нам было не по себе. И потом, нас посадили не рядом, меня довольно далеко. Что я такое? Сестра, пустое место! Мужчины, сидевшие по обе стороны от меня, ни разу ко мне не обратились. Ни разу не предложили соли или хлеба, не спросили: "Как дела?" Ничего. Они разговаривали с другими соседками или слушали Эдит. Их интересовала она.

Эдит пригласили, потому что она была "самобытна". Эти "благовоспитанные" люди явно насмехались над ней. С самого начала обеда они подначивали ее говорить на разные темы и покатывались со смеху. Сначала Эдит казалось, что, может быть, она умнее, чем полагала сама, или что им немного нужно, чтобы посмеяться. Им действительно было нужно немного.