Эдит Пиаф

Они говорили: "Нет, до чего же она забавна! Неподражаема!" - и подыгрывали: "Так как вы это называете?" Я думала: "Ну, сейчас она скажет слово из трех букв". Но она не понимала, что ее пригласили, чтобы над ней посмеяться. Мне со стороны было виднее, я начинала отдавать себе отчет в том, что происходит. Мне было больно за нее.

С садистской хитростью они составили обед из блюд, которые трудно есть. Рыба, например. Вы не можете себе представить, как трудно есть, скажем, камбалу, когда тебя этому не научили с детства! Невозможно, если не умеешь! А мы никогда ее не ели.

После какого-то блюда подали чашки с водой, чтобы сполоснуть пальцы. Мы этого никогда не видели. А все следили за нами. Они ждали, что будет делать Эдит. Я тоже ждала. Я думала: "Она сообразит".

Эдит не могла спасовать; поскольку никто ничего не делал с этими чертовыми чашками, она решила показать свои знания. Взяла свою чашку и выпила ее содержимое. Это было естественно - чашка создана, чтобы из нее пить. Именно этого от нее и ждали. Раздался взрыв хохота, у меня он до сих пор стоит в ушах. С небрежным видом они ополоснули пальцы, и обед продолжался. Все развлекались тем, что ставили Эдит в затруднительное положение. У нее постоянно чего-нибудь не хватало: то хлеба, то вина.

Негодяи в белых перчатках тоже участвовали в общем розыгрыше. Их превратили в сообщников.

- Я бы хотела хлеба,- говорила Эдит.

- Дайте хлеба мадемуазель Пиаф.

- Пожалуйста, я хочу пить,- говорила Эдит.

- Подайте воды мадемуазель Пиаф, или, может быть, вина?

В конце концов Эдит больше ничего не просила. Она поняла. У нее забирали тарелки, прежде чем она кончала есть.

Подали дичь. Никто к ней не притрагивался руками. Они ее расчленяли вилкой и кончиком ножа. Это просто, если вас этому научили, если вы никогда не ели иначе.

Когда я увидела бледное, замкнувшееся лицо Эдит, я поняла, что она сейчас что-нибудь сделает. Я знала, что она думает: "Я не могу сидеть как идиотка перед этими гнусными рожами". Она схватила обеими руками ножку, лежавшую перед ней на тарелке, посмотрела им в лицо и сказала:

- А я ем руками, так лучше.

Никто не засмеялся. Кончив есть, она вытерла руки салфеткой и встала:

- С вами очень весело, но я не могу больше оставаться. Мне нужно работать. Пойдем, Момона, нас ждет мсье Лепле.

Я готова была плясать от радости. Нужно было их видеть. Они этого не предусмотрели. Остались в дураках. Совершенно спокойно Эдит лишила их заключительного удовольствия. Они ждали чего-нибудь очень забавного на десерт - скандала, настоящего...

На улице Эдит расплакалась.

Она была так взволнована, что, придя в "Жернис", рассказала обо всем Лепле. Слезы у нее катились градом. Я страдала за нее.

- Ты видишь, папа, я - ничто! Я ничего не умею. Нужно было оставить меня там, где я была. На улице.

- Это они, детка, жалкие, невоспитанные дураки,- объяснял папа Лепле, гладя ее по голове.- Правда, Жак?

Жак Буржа, друг Лепле, казался нам стариком. Ему было не меньше сорока. Он с нами был приветлив, иногда что-то говорил, иногда улыбался. Это все, что мы о нем знали.

И Буржа ответил:

- Больше того, малышка. Ты доказала, что ты взрослая, умница. Когда человек знает, чего ему не хватает, ему нетрудно это приобрести, и ты это наживешь.

Нам с Эдит понравились его слова. Потом мы о нем забыли.

Ночью, когда мы возвращались домой, Эдит сказала:

- Не оборачивайся. За нами идут. Сейчас он у нас побегает.

И мы припустились, но человек не отставал.

- Мне это надоело. Что за день, сплошные неприятности! Давай его подождем, посмотрим, что ему надо. Нам ли бояться мужчины!

Незнакомец был высокого роста, хорошо одет, в шляпе, надвинутой на глаза, подбородок закутан в шарф. Я подумала: "Мне эта фигура знакома". Это был Жак Буржа. Эдит так хохотала, что не могла остановиться.

- А я-то приняла вас за старого гуляку, который пристает к женщинам!

- Ты была такой мужественной сегодня, мне хотелось поболтать с тобой. Помочь тебе немножко...

Так Эдит нашла себе друга, верного и настоящего.

Надо сказать, что мужчин такого типа до сих пор не было в нашей жизни; с ними не познакомишься в дешевых бистро. Наш Жако любил немножко приударить за женщинами, но не за такими, как мы. При случае был не прочь ущипнуть за мягкое место. А мы были кожа да кости.

Буржа был писателем, историком. До чего же он был милым и простым! И таким добрым, что Эдит его упрекала:

- Это уже не доброта, Жако, это глупость. Ты не замечаешь зла, даже когда оно у тебя под носом.

- Я не люблю того, что уродливо, вот и отворачиваюсь. На тебя я смотрю, потому что ты красива внутренне.

Именно Жак Буржа, наш Жако, взялся за образование Эдит - и многому научил. Для нее он написал поэму, которая вошла в его книгу "Слова без истории".

Жизнь твоя была трудна...

Ладно, не плачь.

Твой друг здесь.

Жизнь тебя ранила,

Куколка.

Ладно, иди ко мне...

Я с тобой.

Жизнь, эта дрянь и потаскуха,

Сделала тебя несчастной.

Ладно, утешься...

Я разделяю твое страдание.

"Как это прекрасно,- говорила Эдит.- И это посвящено мне".