Ее андалузский друг

Начальница смотрела на него с сомнением. Ларс чувствовал себя так, словно его сбросили на глубину.

— Помогать слабым? — тихо, почти с отвращением переспросила она.

Ларс ухватился за возможность исправить то, что только что сам испортил:

— Мне хотелось ощущать свою принадлежность к чему-то большому…

Теперь его голос звучал откровеннее.

Она почти незаметно кивнула, чтобы он продолжал.

Ларс задумался.

— И я хотел что-то изменить. Возможно, это звучит наивно, но так я ощущал это тогда.

Он поднял глаза.

— Ты стал частью большой работы… и ты можешь многое изменить. Мне бы так хотелось, чтобы ты сам это увидел.

Винге ждал продолжения.

— Мы группа. Мы работаем группой — каждый вносит свою лепту. И я не всегда довольна своим положением — несколько раз в неделю у меня возникает желание с тобой поменяться. Однако ситуация такова, какова она есть, — каждый работает на своем месте, Ларс.

Гунилла выдержала паузу.

— Если ты не хочешь работать с нами, скажи об этом прямо. Я с тобой предельно откровенна, и я хочу, чтобы ты так же вел себя со мной.

— Я хочу работать здесь, — проговорил он и сглотнул.

— Я могу помочь тебе с работой, если хочешь.

Ларс не понял, что она имеет в виду.

— Если ты уйдешь от нас, это не означает, что тебе придется вернуться в Хюсбю или Западный округ, я могу попытаться найти для тебя работу получше.

Он отрицательно покачал головой:

— Нет-нет, я хочу работать здесь.

Гунилла посмотрела на него испытующе:

— Ну, тогда работай.

На этот раз начальница не улыбнулась ему той улыбкой, которой обычно давала понять, что разговор окончен, — только смотрела на него, показывая, что ситуация совершенно иная. Пытаясь собраться с мыслями, Ларс поднялся и двинулся к выходу.

— Ларс!

Остановившись в дверях, он обернулся. Гунилла сидела, углубившись в какую-то бумагу.

— Больше так не делай, — проговорила она негромко.

— Прошу прощения, — хрипло ответил он.

— Не надо извиняться, — сказала она, не отрываясь от бумаги.

Ларс сделал шаг наружу.

— Подожди, — окликнула она его. Выдвинув ящик, достала ключи от машины и протянула ему. — Эрик просил передать тебе, чтобы ты снова взял «Вольво», машина стоит внизу на улице.

Ларс вернулся, взял у нее из рук ключи и вышел из офиса.

Машина неслась по городу наугад, Ларс чувствовал себя так, словно его эмоционально изнасиловали. Он пытался думать, чувствовать, осознать, куда едет… полная пустота.

Ему срочно нужно было поговорить с кем-нибудь, и он даже знал, с кем именно, — с той, которая никогда не слушает. Ларс резко развернул машину.

Рози в халате сидела в углу дивана и смотрела телевизор. Она всегда так сидела. Ларс принес ей букет цветов, которые утащил здесь же, в доме престарелых. Сотрудники «Счастливой лужайки» выставляли цветы пациентов с деменцией в коридор, чтобы те их не съели.

Рози не относилась к группе пациентов с болезнью Альцгеймера, в свои семьдесят два года она была здесь одной из самых молодых — тех, кто просто отчаялся и перестал бороться.

— Здравствуй, мама.

Рози посмотрела на Ларса, потом снова перевела взгляд на экран телевизора.

В комнате стояла жара, окно было чуть приоткрыто. Поглядев на свою мать, Ларс увидел, что она вспотела. Телевизор был включен на полную мощность. Это объяснялось не тем, что она плохо слышала, а тем, что она не понимала, что там говорят. В жизни Рози Винге вообще была пуглива, как и сам Ларс. Должно быть, она заразила его своей пугливостью еще в детстве. Страх жил в ней всегда, но когда умер Леннарт, это чувство перешло в панический ужас перед жизнью. Она пряталась в своей квартире, боясь чернокожих, наводнивших Рогсвед, боясь звуков, доносившихся из холодильника, боясь пожара, который может возникнуть, если долго жечь лампы, — и темноты, которая наступала, если их погасить.

Ларс не знал, что с ней делать, в какой-то момент даже намеревался забыть о ней и оставить ее гнить в одиночестве в квартире, но потом совесть взяла верх, и он поместил ее в дом престарелых. Это произошло восемь лет назад; с тех пор ее пичкают успокоительными, она сидит в углу, замкнувшись в своем мирке, и смотрит телевизор.

— Как дела?

Каждый раз, приходя к ней, он задавал этот вопрос. Она улыбнулась в ответ — словно он мог догадаться, что означает эта улыбка. Но Ларс был не в состоянии ее истолковать. Некоторое время он оглядывал грустную картину, потом вышел в кухню, вскипятил воду и сделал себе чашку кофе из порошка.

— Мама, ты хочешь кофе?

Она не ответила — да она никогда ему не отвечала.

Взяв с собой чашку и вернувшись в гостиную, он уселся на диван рядом с матерью. По телевизору показывали какое-то состязание — можно было позвонить, если знаешь правильный ответ. Телеведущий был молод и держался неестественно. Мать и сын сидели молча.

— Мама, на работе меня совсем не понимают, — проговорил Ларс.

Он отпил глоток из чашки, обжегшись горячим кофе. Юный ведущий, пытающийся говорить быстро, несколько раз запинался.

— Мне кажется, я влюбился, — неожиданно для себя произнес Ларс.