Ее любили все

– Я тоже идиот. Оказался в этом доме и вляпался не понятно во что, – усмехнулся он. – Но, по крайней мере, я не убийца. Я пишу статьи, и только. А еще сценарии, порой перерабатывая такую муть, что повеситься хочется. Скоро, кстати, мы будем экранизировать последнюю книжку Валентина Адрианова. Ее и читать-то невозможно, даром что бестселлер, но вытянуть из нее фильм – вообще нереально.

– Вам настолько не нравился Валентин Степанович? Или только его книги?

Лев мрачно покосился на сыщика.

– Валентин Степанович – честный советский писака, – с вызовом ответил он. – Не самый худший, кстати сказать, но… – Он поморщился. – Видите ли, капитан, советские детективы, причем все, – это тот самый рак, который становится рыбой на безрыбье. Вторичные, неумелые, дурно написанные книги со штампованными героями, неправдоподобными злодеями и четкой идеологической подкладкой. Из-за идеологии, кстати сказать, в стране под названием СССР находились в пренебрежении целые жанры. Хотя я не понимаю, да и ни один здравомыслящий человек никогда не сможет понять, чем фэнтези, к примеру, могло навредить курсу компартии. Но, вероятно, в эльфах и гномах проглядывало нечто буржуазное, не иначе.

– Мы говорим не о фэнтези, – вернул его на землю Кошкин, отлично знавший, что Лев способен еще долго разглагольствовать на тему литературы. – Мы говорим об одном писателе, Валентине Адрианове… и, в частности, о том, почему вы написали на его последний роман такой оскорбительный отзыв.

– Да нормальный это был отзыв, капитан, – раздраженно ответил критик. – Роман плохой, вот в чем дело. Просто плохой!

– Нормальный отзыв, значит? По-вашему, писать «маразматически нелепый сюжет» и намекать на личные неурядицы автора, да еще в таком пренебрежительном тоне, в порядке вещей?

– Сюжет там действительно нелепый, – отрезал Лев. – Да и вообще, старик давно исписался, если говорить начистоту. Даже лучший роман Адрианова, который сделал его звездой, – «Теорема инспектора» – всего лишь бледное подражание Агате Кристи, которую он очень высоко ставит. А о других его книгах и говорить нечего. – Подгорный вздохнул. – Только если вы думаете, что я из-за этого затаил на старика злобу и прикончил его, то выбросьте это из головы. А что касается остальных жертв, то, по правде говоря, мне нет до них никакого дела.

– Даже до Евгении? Мне казалось, вы дружили.

– Нет. Хотя бы потому, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна в принципе. В молодости я верил, что у нее есть талант, что она многого добьется, и это заставляло меня закрывать глаза на ее выходки. А потом я понял, что таланта там, в общем-то, кот наплакал, зато неизрасходованной желчи и истерии – сколько угодно. Думаю, в конце концов она бы успокоилась, благополучно пережила бы старика и нашла бы себе мужа помоложе. Того же Кирилла, к примеру… А вместо этого ее убили. Кто, почему, за что – загадка для меня, поверьте, точно так же, как и для вас. А вообще, строго между нами, глупая, как и она сама. Не удивлюсь, если узнаю, что и причина тоже. Хотя вряд ли вы станете обращать внимание на слова человека, который всех считает идиотами, верно, капитан?

Глава 22

Аутодафе

Четыре убийства.

Тринадцать свидетелей, оставшихся в живых. Включая, кстати, его самого.

Безнадежно, совершенно безнадежно. Все нити рвутся в руках, да что там рвутся – превращаются в змей и, шипя, уползают куда-то, так что он вообще их не видит.

– Мы ничего не видели… – (А если и видели, то не скажем.)

– Мы ничего не знаем… – (И знать не хотим, кстати.)

– Мы не имеем никакого отношения… – (А если и имеет, опять-таки не скажем ни словечка. Что, капитан, съел?)

– Неужели вы думаете, что кто-то из нас может быть к этому причастен? – Надя оскорбленно сморщила курносый нос. – Но тут же одни приличные люди! Как-то нехорошо… так думать… и вообще…

– Расскажите мне лучше о Евгении, – попросил Кошкин.

– Что вам рассказывать? – уже с раздражением проговорила Надя. – Да и так все известно, по-моему… Давно знали друг друга, давно дружили… помогали друг другу, это же были девяностые, сами понимаете… Я больше общалась с одной Женей, чем с Викторией и этим… критиком. Они меня в свои умные беседы не приглашали…

Показалось Кошкину или в тоне Нади мелькнула легкая обида?

– А что вы можете о них сказать? Я имею в виду, о писательнице и Льве Подгорном?

– Он был весельчак, – отозвалась Надя. – Такой открытый, обаятельный… не то что сейчас, честно говоря. Сейчас он очень едкий, битый жизнью, и ему это не идет. А Виктория – знаете, довольно неприятная личность. Такая высокомерная, ни здрасьте, ни до свидания. Хотя, наверное, ее тоже нельзя винить, это все ее корни.

– Какие еще корни? – проворчал Олег.