Ее любили все

– Не забывайся, красавица, не забывайся, – сказал Филипп и, нагнувшись, поднял со снега одну из картин – ту самую, с горящими деревьями, которые в отчаянии тянули к зрителю свои ветви-руки.

– А ну положь! – крикнула Маша, наступая на него. – Это мое, понял? И я это спалю, хоть бы вы все тут раком стали! А хочешь взять себе – плати! Плати, понял? И задешево я вам ничего не отдам!

Все это походило на дурной сон, на кошмар, который никак не хочет кончиться; и Виктория, которая стояла тут же, держась за руку Кирилла, невольно подумала, что, наверное, во все времена все было именно так, и точно так же вандалы грабили Рим, и приверженцы Савонаролы сжигали картины и статуи великих мастеров. Маша хотела добавить еще что-то – без сомнения, насмешливое, оскорбительное и злое, но тут вмешался Макс и с размаху, по-мужски грубо, кулаком ударил ее по лицу.

Маша как-то судорожно всхлипнула и, покачнувшись, упала в снег. И в это самое мгновение все кончилось. Кончилась самоуверенная девица, которая нагло заявляла о своем праве сжечь все, что ей не нравится; кончились и хамство, и наглость, и претензии на то, что ей почему-то должно быть позволено больше, чем остальным. Осталась затравленная девушка, почти подросток, которая испуганными огромными глазами смотрела на гостей, полукругом стоявших возле нее; и на ее лице был написан неприкрытый страх.

– Сука, – сказал Кирилл и не добавил ничего.

Дмитрий одобрительно кивнул и подкрутил ус. Странно, но именно в это мгновение люди, которые только что спорили до хрипоты и обвиняли друг друга в малодушии, почувствовали себя объединенными, сплоченными. Потому что все они были разными, и взгляды на жизнь у них были разные, и к покойной художнице они относились по-разному, но все считали, что картины уничтожать нельзя. Даже если они тебе не нравятся, даже если их написал человек, который тебе не симпатичен, все равно – кощунственно так обходиться с чужим трудом.

По ступеням в заснеженный сад метнулась полная женская фигура. Маша приподнялась на локте и сплюнула кровь. По ее щекам потекли слезы.

– Ма-а-ма! Он меня ударил! – завыла она, кривя рот и окончательно превращаясь в маленькую обиженную девочку.

– Да что ж это такое! – возмутилась домработница, подбегая к ней и пытаясь поднять ее на ноги. – Маша… Машенька! Боже мой! Олег Петрович! Что же вы не вмешались? Как же вы могли допустить?

– Я ничего не видел, – сказал Олег Петрович, который отлично видел все. Но в данной ситуации капитан Кошкин был бы последним человеком, который стал бы вмешиваться.

– Вы – звери, вот вы кто! – набросилась Наталья Алексеевна на присутствующих. – Звери!

И тут Лев Подгорный показал себя во всей красе. Положим, это была хамская краса, чего уж там говорить; однако она вызвала всеобщее молчаливое одобрение.

– Сделайте одолжение, засуньте вашу дочурку туда, откуда вы ее вытащили, – сказал он. – На переработку, потому что она нам осточертела.

Домработница вытаращила глаза, но тут же нашлась.

– А вы убирайтесь из нашего дома! Это наш дом! Валите отсюда! Все вы, поняли? И вы тоже! – крикнула она в лицо Лизе, которая оказалась к ней ближе всех.

– Сейчас ты у меня сама свалишь, гнида, – негромко, но крайне отчетливо проговорил Филипп. – На кладбище.

Наталья Алексеевна обвела взглядом гостей, прикинула, что их много, а их с Машей только двое, и решила повременить с вступлением в наследство.

– Ничего, Маша, ничего, – ласково говорила она, поднимая дочь с земли. – Идем в дом, тут холодно. А они пусть провалятся! И готовить я вам больше не буду! – громко прибавила она. – На стирку-уборку тоже можете не рассчитывать!

– Ой, как мы испугались, – сладко пропела Илона Альбертовна, щуря глаза.

Мать и дочь двинулись к дому, но на полпути Маша высвободилась и сердито оттолкнула Наталью Алексеевну.

– Да отстань ты от меня, дура! – бросила Маша. Мало-помалу к ней возвращалось привычное хамство.

С неба вновь начал сыпать снег, но на этот раз он был мелкий и колючий.

– Давайте заберем их в дом, – сказала Лиза, указывая на полотна.

Никто не стал возражать, и вскоре гости вернулись в каравеллу, неся с собой спасенные работы Евгении. Макс разложил их на диванах и на столе в бильярдной и, морщась, рассматривал поврежденные рамы.

– Вы не возражаете, если я возьму себе кое-что? – очень вежливо спросил он у Лизы.

– А почему вы спрашиваете у меня? – удивилась та. – Вы же слышали: хозяйкой здесь будет это… это создание.

– Я не считаю ее хозяйкой чего бы то ни было в этом доме, – последовал ответ. – Хозяйкой я считаю вас.

Лиза внимательно поглядела на него.

– Конечно, – неловко сказала она, – берите, если хотите.

Доронин кивнул.

– Не сомневаюсь, что вы захотите с ней судиться, – сказал он. – Если что, можете вызвать меня как свидетеля. Обещаю любую помощь.

– Спасибо, – пробормотала Лиза. – Мы… если что, мы с вами свяжемся.

Филипп, для которого поход в сад не прошел даром, повалился в кресло в углу и, морщась, стал растирать ногу. Илона Альбертовна, стоя возле него, задумчиво смотрела в окно.