Ее величество кошка

– Зачем ты вообще заладил про этого Лафонтена?

– Подожди. Из его басен следует, что животные способны решать сложные политические вопросы. Вот куда я клоню.

– Это что же, в нашей жизни все, как в баснях Лафонтена, да?

– Совершенно в этом убежден.

– Басню про нас можно назвать «Кошки, крысы и попугай», – иронизирую я. – Не обижайся, Шампольон, но твой Лафонтен наплел, по-моему, невероятного вздора, не имеющего никакого отношения к нашему нынешнему положению.

Я попеременно смотрю то вниз, чтобы ни одна подлая крыса не проскочила, то в небо, чтобы не пропустить ни одного паршивого голубя.

Если встречусь с этим писателем, Жаном де Лафонтеном, говорю я себе, то обязательно объясню, что зря он растрачивает свое дарование на распространение разных врак. Я ему расскажу, как на самом деле общаются животные.

Телепатически, через переводчиков-какаду, путем подключения кабеля USB к «третьему глазу».

Внезапно над нами пролетает голубь.

Шампольон сразу соображает, как поступить: он издает крик, очень похожий на клекот сокола, – страшный, хищный, душераздирающий.

72. Средства отпугивания

С 1960 года насчитали 79 авиакатастроф, связанных с засасыванием птиц в двигатели самолетов.

В одной Франции за год происходит в среднем 800 столкновений самолетов с птицами. Пятнадцать процентов из них относятся к серьезным.

Поэтому с 1989 года во всех аэропортах Франции появилась должность «отпугивателя».

Так называют сотрудников, распугивающих птиц, которые могут появиться над летным полем. Сначала они пользовались только ружьями и громкоговорителями, из которых распространялись звуки, имитировавшие крики испуга разных видов пернатых, однако птицы привыкали к этому и прилетали снова. Тогда было решено прибегнуть к настоящим соколам: их стали выпускать в аэропортах, чтобы они разгоняли голубей, скворцов, чибисов, ворон, сарычей.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания. Том XII

73. На море

Вот и Гавр.

Воздух так пропитан йодом, что у меня чешется в носу и саднит в горле от горечи. Мы ищем порт, ориентируясь по морским запахам. Там по хлопкам веревок и звону колокольчиков на ветру мы находим стоянку старых парусников.

Я впервые вижу море и поражена его необъятности.

Не знаю, доводилось ли вам видеть море. Если нет, то можете поверить мне на слово: оно производит сильное впечатление. Река местами тоже широка, но с морем не идет ни в какое сравнение.

Как бы вам это описать?

Море – это вода, расплескавшаяся во все стороны до самого горизонта бескрайним зеленым ковром. Ни вам деревьев, ни домов, ни дорог – вообще ничего. Одна вода, кругом вода – вот и все. Снежинки тают над морем, нисколько не меняя картины.

Это, конечно, поразительно, но нас главным образом интересуют корабли. Они гораздо крупнее речного трамвайчика, выше и красивее. Мачты некоторых соревнуются по высоте с деревьями. Светлые паруса на реях – что листва на ветвях.

Я шествую по причалу гаврского порта.

Внезапно мне в нос бьет знакомый запах.

Моча Пифагора!

Чувствую, мой товарищ по приключениям сообразил пометить окрестности в преддверии моего появления.

Я следую по его следам к синему кораблику. Над ним уже порхает попугай.

– Все тут! – радуется он.

Взбегаю по сходням на борт. Все верно, меня дожидаются уцелевшие в сражении на острове Лакруа: Пифагор, Анжело, Натали, Роман, Эсмеральда, хряк Бадинтер и даже бордер-колли, нареченный, как мне теперь известно, Наполеоном.

Первым на меня прыгает сынишка, ему не терпится облизать мне морду.

– Как ты долго, мама!

Он еще смеет меня упрекать!

– Надо скорее отсюда сматываться, мама. Не люблю корабли, – частит мой отпрыск. – И море не люблю. Как и запахи в порту.

Ничего себе начало!

– И вообще, тебе не мешало бы больше мной заниматься.

Кто бы сомневался, что это я во всем виновата.

Меня так и подмывает его отчитать, но я молчу, полагая, что это ничего не даст, особенно сейчас. Поэтому я поступаю по-другому: изображаю нежность к Анжело, пытаясь отыскать в своих генах пресловутый «материнский инстинкт».

Я награждаю его нежным лизанием, после чего ласково отодвигаю его лапой и трусь лбом об остальных своих друзей.

– Знаю, ты спросишь, сколько нас, – говорит Пифагор. – У нас теперь сто сорок четыре кошки, двенадцать человек, шестьдесят пять свиней и пятьдесят две собаки. А еще тебе следует знать, как называется этот корабль. Прошу любить и жаловать – «Последняя надежда».

Мы лижем друг друга – на случай, если подзабыли вкус.

Роман Уэллс проверяет, не потеряла ли я ЭОАЗР и не пострадала ли она.

Как я погляжу, мой ошейник занимает его несравненно больше, чем я сама.

Но наши приятные занятия прерывает крик Шампольона:

– Полундра! Крысы!

Не пора ли им оставить нас в покое?