Эффект Лазаря

«Следи за собой», предупредил себя Киль, «он – профессиональный очарователь». Глоток вина отыскал в желудке Киля самое горячее местечко и теперь прожигал себе путь сквозь кишечник. Киль испытывал искушение покончить с этим разговором. «И много ли уважения ты проявил к умам Гуэмеса?» Но он мог позволить себе прервать разговор – не сейчас, когда это был источник информации, в которой, возможно, отчаянно нуждались островитяне.

«Пока я жив, я сделаю для них все, что в моих силах», подумал Киль.

– Я скажу вам правду, – начал Киль.

– Правда всегда желательна, – ответил Гэллоу. Ответом на его высказывание послужил согласный кивок, и Гэллоу осушил свою чашку. Киль налил ему еще вина.

– А правда в том, что мне тоже не с кем потолковать, – сказал Киль. – Я стар, детей у меня нет, и я не хочу после смерти оставлять за собой пустоту. Мои дневники… – Киль показал на блокнот в обложке из плаза. – Они и есть мои дети. И я хочу оставить их в наилучшем состоянии.

– Я прочел ваши заметки, – промолвил Гэллоу. – Весьма поэтично. Мне было бы приятно послушать, как вы читаете их вслух. Ваши размышления более интересны, чем у большинства людей.

– Это потому, что я осмеливаюсь размышлять, а ваши люди – нет.

– Я не монстр, господин судья.

– Я не судья, мистер Гэллоу. Вы меня не за того принимаете. Теперь судьей, как и КП, является Симона Роксэк. Мое влияние минимально.

– Проницательно подмечено, – согласился Гэллоу, почтив Киля еще одним глотком вина. – Ваша информация верна – Симона теперь и судья, и КП. Впервые в истории. Ведь только из-за воспоминаний об одном коррумпированном КП, все остальные были поднадзорны. Вы, как судья, удовлетворяли людей тем, что представляли собой баланс власти. Это вас они хотят услышать. Это вы можете избавить их от тревог, а не Симона. И не без причины.

– И что это за причина?

Беспечная улыбка Гэллоу погасла, его глаза холодно уставились на Киля.

– Причина для их беспокойства в том, что Симона работает на меня. И всегда работала на меня.

– Это меня не удивляет, – ответил Киль, хотя это и было неправдой. Ему даже удалось сохранить ровный спокойный тон.

«Вытянуть из него все, что возможно», подумал Уорд. «Только это мое умение мне и осталось».

– А я думаю, удивило, – парировал Гэллоу. – Ваше тело выдало себя по мелочам. Не только вы и КП – натренированные наблюдатели.

– Ладно, пусть так… но мне трудно поверить, что она участвовала в подготовке Гуэмесской бойни.

– Она о ней и не знала, – отмахнулся Гэллоу. – Но она приспособится. Очень утомительная женщина, если познакомиться с ней поближе. Исполненная горечи. Вы знали, что у нее в квартире на каждой стенке – зеркало?

– Я никогда у нее не бывал.

– А я бывал. – Грудь Гэллоу так и выпятилась при этом заявлении. – Ни один мужчина, кроме меня, так не был. Она терзается своим уродством, царапает свою кожу, корчит рожи перед зеркалом до тех пор, пока не приходит в себя настолько, чтобы смириться со своим лицом в его обычном состоянии. Только тогда она выходит из комнаты. Глубоко несчастное создание. – Гэллоу покачал головой и налил себе еще вина.

– Вы хотели сказать, глубоко несчастный человек

, не так ли? – спросил Киль.

– Она себя человеком не считает.

– Это она вам сказала?

– Да.

– Тогда ей нужна помощь. Друзья рядом. Кто-нибудь, кто…

– Кто будет напоминать ей о ее уродстве, – перебил его Гэллоу. – Все это уже испробовано. Жаль, у нее под этими тряпками такое великолепное тело. Я ее друг, поскольку она считает меня образцом того, каким могло бы быть человечество. Она не хочет ребенка – не хочет растить урода в мире уродов.

– Это она вам так сказала?

– Да, – подтвердил Гэллоу, – и не только это. А я ее слушал, господин судья. Вы и ваш Комитет – вы всего лишь ее терпели

. И потеряли ее.

– Похоже, что она была потеряна задолго до того, как я вообще с ней познакомился.

– Вы, конечно, правы, – вновь блеснул белозубой улыбкой Гэллоу. – Но было время, когда ее можно было завоевать. И я это сделал. А вы – нет. И это может изменить весь ход истории.

– Возможно.

– Думаете, ваши люди будут пребывать в своем уродстве вечно? О, нет. Они посылают своих нормальных деток к нам. А вы принимаете наши отбросы, наших преступников и калек. И что за общество они могут построить? Нужда. Отчаяние… – Гэллоу пожал плечами, словно тут и говорить было не о чем.

Килю жизнь на островах помнилась другой. Да, верно, скученность там, по морянским понятиям, просто невообразимая. И острова воняют – это тоже верно. Но повсюду несравненная красочность, музыка, всегда можно услышать доброе слово. А кто объяснит рожденном внизу невероятную прелесть восхода, теплого весеннего дождя, капающего на руки и лицо, прелесть постоянных соприкосновений, которые доказывают, что ты значим только потому, что существуешь.

– Господин судья, – вновь заговорил Гэллоу, – вы не пьете свое вино. Оно вам не по вкусу?

«Не вино», подумал Киль, «а собутыльник».

– У меня проблемы с желудком, – произнес он вслух. – Мне приходится пить вино понемногу. А вообще я предпочитаю бормотуху.